Продолжается подписка на наши издания! Вы не забыли подписаться?

Гражданское право, семейное право, предпринимательское право

Проблемы правовой теории договора лизинга

Харитонова Ю.С., к.ю.н., научный сотрудник
Институт государства и права РАН

Введение

В специальной литературе широко распространено мнение, что лизинг, являясь весьма выгодной и даже необходимой в современных российских условиях операцией, все еще мало распространен как в сфере деятельности субъектов малого предпринимательства, так и среди представителей крупного бизнеса. Причины этого нередко видятся в противоречивости и запутанности действующего законодательства, а также в некоторой инертности консервативно мыслящих предпринимателей. По статистическим оценкам в 1996 году доля лизинга составила в России лишь 1% суммарных инвестиций.

Действительно, в настоящее время большинство предприятий сталкивается с проблемой обновления основных фондов. При этом зачастую из-за нехватки оборотных средств они вынуждены брать кредиты под залог ценных бумаг, партий товара, недвижимости. Однако источников финансирования для крупных капиталовложений у предприятий недостаточно. Один из путей решения подобных проблем заключается в применении в хозяйственной практике лизинга.

Однако на практике у предпринимателей возникают вопросы прежде всего о преимуществах такого рода операций, и только затем встают вопросы о правовом регулировании лизинга.

В экономической литературе по этому поводу отмечалось, что каждый из участников лизинга (прежде всего это лизингодатель, лизингополучатель и поставщик) имеет свой интерес в операции, который может заключаться в следующем.

Смысл лизинга для лизингополучателя состоит в возможности получить для хозяйственной эксплуатации оборудование, не уплачивая сразу его полную стоимость, т.е. получить кредитование, которое позволяет без резкого финансового напряжения обновлять производственные фонды, приобретать дорогостоящее имущество. К лизингу прибегают и вновь создаваемые компании, нуждающиеся в оборудовании, но не имеющие достаточного капитала, а также крупные компании, имеющие долговые обязательства и не желающие «ухудшать» свой баланс. Предприниматель прибегает к лизингу, если у него нет реальной возможности использовать кредит для закупки необходимого оборудования или он предполагает использовать собственный капитал и заемные средства иным способом. Ему предоставляются не денежные ресурсы, а непосредственно средства производства, имеющие технико-экономические характеристики, определенные предпринимателем. С использованием лизинга пользователь получает возможность удовлетворять свои производственные потребности, связанные с сезонным характером работ (сельское хозяйство, перерабатывающие отрасли, строительство).

Для лизингодателя лизинг — это выгодный способ вложения капитала, позволяющий ему достаточно эффективно размещать свободные денежные активы. При этом инвестирование в форме имущества в отличие от денежного кредита снижает риск невозврата средств.

Несомненная выгода лизинга для изготовителя — продавца — в отличие от лизингополучателя, в возможности сразу получить полную стоимость оборудования за счет посредника — лизинговой компании.

Изготовитель чаще всего берет на себя обязательство осуществлять техническое обслуживание оборудования. Это выгодно всем: пользователю не нужно нанимать или выделять сотрудников для ремонта, сложное технологическое оборудование обслуживается высококвалифицированными специалистами изготовителя. Для фирмы-изготовителя лизинг дает возможность оперативно выявлять производственные и конструктивные недостатки оборудования и устранять их, повышая качество и конкурентоспособность оборудования. Лизинг дает возможность для динамичного развития и диверсификации арендного рынка средств производства. Это, в свою очередь, оборачивается расширением рынка сбыта для производителей машин и оборудования.

Однако представляется немаловажным замечание некоторых авторов, что конкретная оценка преимуществ лизинга может быть произведена с учетом индивидуальных особенностей каждого проекта в отдельности. Кроме того, она должна быть дополнена и анализом количественных показателей. Ведь стоимость лизинга зачастую больше арендной платы за такое же оборудование или соответствующей подлежащей возврату суммы кредита с процентами по нему. Нельзя не учесть и сложность организации сделки по лизингу по сравнению с арендой, из-за инфляции пользователь нередко теряет при выкупе объекта лизинга на повышении его остаточной стоимости и т.д.

Анализ доступной российскому читателю литературы свидетельствует о том, что вопрос о природе лизинга является весьма актуальным не только для права, но и для современной экономики. В экономической теории также не выработано представление о лизинге как экономическом понятии, не определены подходы к вопросу о соотношении лизинга и аренды, кредитно-финансовых отношений и т.п., из чего более конкретно можно было бы определить преимущества лизинга по сравнению с указанными видами деятельности. В особенности это касается интересов лизингополучателя.

Нерешенность данных проблем отчасти порождает вопросы, возникающие в процессе правового урегулирования отношений лизинга и в значительной степени влияет на их решение. В то время как эффективное использование лизинга в хозяйственной деятельности невозможно без формирования у законодателя, правоприменительных органов и самих предпринимателей четкого и правильного представления, во-первых, об экономической сущности и значении лизинга, а во-вторых, о его юридической природе.

1. ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА О ПРИРОДЕ ДОГОВОРА: ЛИЗИНГ — ВИД АРЕНДЫ ИЛИ КОНГЛОМЕРАТ РАЗЛИЧНЫХ ДОГОВОРОВ

В литературе имеются различные оценки юридической природы договора лизинга. Сложные новые отношения лизинга вызывают к жизни самые различные точки зрения. Несмотря на множество различных теорий, на первой сессии LEASEUROP (международная организация, занимающаяся вопросами развития лизинга в Европе) было отмечено: «никто не может толком определить, что же такое лизинг».

Все концепции, выдвинутые теоретиками, по большому счету были основаны на двух основных подходах к решению этой проблемы. Одни анализируют лизинг с помощью традиционных инструментов гражданского права: договора аренды, купли-продажи, займа и проч. Другие утверждают, что сложность и оригинальность отношений дает основание рассматривать их как особые отношения. Помимо этого различия необходимо отметить еще одно: в некоторых случаях предметом анализа является лизинг как комплексный договор, опосредующий отношения не только между лизингодателем и лизингополучателем, но и между лизингодателем и поставщиком, а также между лизингополучателем и поставщиком. В других — только договор о передаче оборудования во временное пользование с правом последующей покупки (если такое условие включается в договор).

Зачастую исследователи, основывающиеся на первом из двух описанных подходов, берут в качестве основного момента какой-либо один аспект лизинга: либо необычные взаимоотношения изготовителя и пользователя; либо объем прав и обязанностей пользователя, практически приближающийся к объему прав и обязанностей собственника, и др. Попытки определить природу лизинга с помощью уже известных правовых институтов (будь то аренда, продажа в рассрочку, заем или поручение) приводит к тому, что какая-то часть отношений участников остается за пределами рассмотрения соответствующей теоретической концепции. Положения этих договоров лишь частично применимы к отношениям между участниками лизинга, но их действие не распространяется, например, на случаи, когда возникают разногласия между изготовителем и пользователем. Это вызвано тем, что сумма традиционных договорных конструкций не в состоянии охватить всей сложной конструкции лизинга как целостного экономического и правового явления.

Сходство одного из элементов лизинга с договорами по передаче имущества в пользование привело к появлению концепции, согласно которой договор лизинга рассматривается как договор аренды со специфическими чертами. Наличие в договоре лизинга опциона на покупку дает возможность квалифицировать его как договор купли-продажи в рассрочку особого типа. Существует и теория, согласно которой лизинг рассматривается как договор в пользу третьего лица, основное внимание в ней обращено на договор купли — продажи, а не на сам договор лизинга. Ряд юристов во Франции и ФРГ исходит из того, что отношения имеют комплексный характер, в них соединяются элементы договоров аренды, займа, купли — продажи. Выдвигается теория так называемой покупки права. Другие исследователи классифицируют контракты о лизинге как договоры о предоставлении кредита. По мнению некоторых авторов, лизинг несет в себе черты института поручения. Известна теория, которая при определении лизинга и связанных с ним отношений исходит из признания их отношениями sui generis (речь идет о чем-то большем, чем о договоре аренды или договоре купли — продажи). Однако каждая теория подвергается серьезной критике.

Большинство исследователей придерживаются того мнения, что лизинг можно рассматривать как одну из разновидностей договора о передаче вещи в пользование. Так, если брать за основу российскую конструкцию аренды, по соответствующему договору одна сторона (арендодатель) обязуется предоставить другой стороне (арендатору) имущество за плату во временное владение и пользование или во временное пользование (ст. 606 ГК).

При лизинге же (финансовой аренде), в соответствии со ст. 665 ГК, арендодатель обязуется приобрести в собственность определенное имущество и предоставить арендатору это имущество за плату во временное владение и пользование для предпринимательских целей.

Именно передача имущества арендодателем арендатору во временное владение и пользование является, по мнению многих авторов, тем общим признаком, который объединяет договор лизинга с другими видами аренды.

Традиционно под пользованием понимается извлечение из вещи ее полезных свойств без изменения субстанции вещи, в том числе приобретение плодов и доходов. Рассматривая лизинг как передачу вещи во временное пользование, А.А. Иванов особое внимание обращает на то, что предоставление имущества просто в пользование арендатора при лизинге недостаточно. Признаком лизинга среди прочих является и то, что имущество подлежит передаче во владение и пользование.

Существует мнение, что лизинг — всего лишь договор аренды с особыми условиями, как договор аренды с правом выкупа или т.п. Однако очевидно, что лизинговый договор едва ли строго соответствует гражданско-правовому понятию договора об аренде. Отмечая «неполное соответствие договора лизинга договору аренды», сторонники рассматриваемой концепции выдвигают аргумент, что такое утверждение будет справедливо применительно ко всем другим встречающимся на практике договорам об аренде. Ведь для гражданско-правовой классификации того или иного договора мерилом может служить лишь его основная суть. А суть договора лизинга заключается в «обязательственно-правовой платной передаче объекта для использования на время».

Критикуя теорию о лизинге как аренде с особыми условиями, ведущий российский специалист в этой области Е.В. Кабатова пишет, что в договоре лизинга имеются такие особенности, которые «вряд ли можно квалифицировать лишь как «специфические черты» арендного договора.

Точка зрения, в соответствии с которой, признавая лизинг арендой, отмечают определенные характерные особенности, выделяющие его в отдельный договор аренды, получила, пожалуй, наибольшее распространение. Например, И.И. Веленто и Г.Т. Осипова в числе прочих выделяют следующие существенные особенности лизинга, отличающие его от аренды: 1) в лизинге участвуют три или более сторон; 2) сдача оборудования производится не самим производителем, а лизинговой компанией; 3) при лизинге шире номенклатура движимого и недвижимого имущества; 4) взаимоотношения сторон строятся на условиях договора купли-продажи; 5) если в договоре установлен опцион на покупку сдаваемого в лизинг оборудования, цена опциона устанавливается как конкретная сумма.

Е.В. Кабатова указывает, что в договоре в качестве лизингодателя выступает лизинговая компания, которая специально для конкретного пользователя закупает оборудование у изготовителя. А обязанности арендодателя по договору аренды (техническое обслуживание, страхование, ремонт и т.д.) в договоре лизинга, как правило, возлагаются на пользователя или первоначального собственника, что происходит путем включения в договор купли-продажи или лизинга соответствующей оговорки.

На цели финансирования в договоре лизинга как отличительном признаке по сравнению с арендой также акцентирует внимание А.А. Иванов: при лизинге заключение договора происходит с целью вложения денежных средств в имущество, которое затем будет сдано в аренду, а арендная плата, по сути, выступит превращенной формой дохода на вложенный капитал.

В.В. Витрянский соглашается с этим мнением, отмечая, что лизингодатель, в отличие от общих положений об аренде, не является собственником или титульным владельцем имущества, которое подлежит передаче в аренду. Более того, на лизингодателя возлагается обязанность приобрести в собственность это имущество, принадлежащее другому лицу (продавцу). Данная обязанность арендодателя охватывается содержанием обязательства, возникающего из договора лизинга.

То, что в аренду сдается не имущество, которое ранее использовал лизингодатель, а новое, специально приобретенное арендодателем исключительно с целью передачи его в лизинг, Е.А. Павлодский даже называет основной особенностью договора финансовой аренды.

Рассуждая о соотношении финансового лизинга и оперативного, об их месте в системе гражданско-правовых договоров, Е.А. Павлодский полагает, что при отсутствии этого элемента договор уже перестает быть договором финансового лизинга. Даже при повторной сдаче в пользование приобретенного первоначально для лизинга имущества не имеет места договор финансового лизинга. Хотя в определенных условиях здесь можно говорить об оперативном лизинге.

Спецификой лизинга является, как указывает В.В. Витрянский, активная роль арендатора, обычно не свойственная арендным отношениям. Арендатор определяет продавца и указывает имущество, которое должно быть приобретено для последующей сдачи в аренду и т.п. Отсюда вытекает правило, в соответствии с которым арендодатель освобождается от ответственности за выбор предмета аренды и продавца.

Наиболее ярким отличием между договором аренды и договором лизинга, по мнению Е.В. Кабатовой, является решение вопроса об ответственности и переходе рисков. В договоре аренды арендодатель несет ответственность перед арендатором за несвоевременное предоставление имущества во владение арендатора, за обнаруженные дефекты и др. По договору лизинга ответственность за нарушение условий, относящихся к предмету договора (качество, несоответствие целям пользователя), обычно несет изготовитель оборудования. В результате перед пользователем отвечает не собственник оборудования, а изготовитель этого оборудования, который не является стороной договора лизинга. Риск случайной гибели или порчи оборудования при лизинге, как правило, несет пользователь, а в договоре аренды, как это предусматривается законодательством различных стран, все риски несет собственник, т.е. арендодатель.

Далее Е.В. Кабатова отмечает специфику включения в договор условия о возможной покупке пользователем оборудования: это существенно изменяет содержание договора, ибо в связи с этим условием указывается покупная цена, сроки реализации права на покупку, также встает вопрос о моменте перехода права собственности и риска случайной гибели или порчи имущества. Пользователь становится и потенциальным покупателем оборудования.

Сходные идеи были высказаны А.П. Беловым: «Лизинг очень близко стоит к купле-продаже, особенно когда речь идет о лизинге с опционом на арендатора на продление первоначального срока аренды или на покупку и о так называемой условной продаже, т.е. когда оборудование приобретается в кредит и право собственности на него переходит покупателю после осуществления всех платежей. Установление различий между этими видами сделок очень важно …».

При включении в договор лизинга опциона на покупку и без того непростой вопрос о природе лизинга еще более усложняется. В связи с этим возникла особая теория о природе лизинга как о договоре купли-продажи в рассрочку. Мы позволим себе сделать здесь небольшое отступление, чтобы вкратце рассмотреть это учение.

Е.В. Кабатова приводит мнение западногерманского цивилиста Эссера, что наличие в договоре лизинга опциона на покупку дает возможность квалифицировать его как договор купли-продажи в рассрочку особого типа. Этой же теории, по свидетельству Е.В. Кабатовой, придерживается и швейцарская доктрина.

В нашей литературе этот вопрос решается следующим образом. Там, где арендная услуга относится к приобретению собственности, вместо возможной купли — продажи имеет место при ограниченном во времени предоставлении в пользование — аренда. Здесь нет противоречия в предоставлении опциона. Одна лишь возможность в будущем реализовать право купли — продажи не может быть приравнена к уже согласованному приобретению собственности, т.к. это право (еще) ничего не меняет в существующем правовом состоянии, характеризующемся передачей объекта для пользования.

С другой же стороны, «долгосрочная аренда выступает в виде двух типов сделок: аренда с возможностью покупки объекта и лизинг». При этом «в том случае, если при прочих равных условиях срок аренды достигает величины срока службы средств производства, аренда перерастает в продажу, но не простую, а сопровождающуюся платой за пользование в течение всего срока покупки данной формы, каковым становится срок аренды».

По мнению А.А. Иванова, договор аренды, включающий в себя опцион на покупку, «включает некоторые элементы купли-продажи, однако не относится к числу смешанных. В отличие от купли-продажи, при аренде с выкупом право собственности на арендованное имущество не может перейти к арендатору в момент заключения договора». Право выкупа арендуемого имущества является одним из компонентов права пользования этим имуществом. Эти положения распространяются А.А. Ивановым и на отношения финансовой аренды, как разновидности договора аренды.

Как выразился Блинков О.Е., «если в договоре лизинга предусмотрена продажа имущества после окончания срока договора, то отношения по временному использованию переходят в отношения купли-продажи, но они в данном случае возникают между лизингодателем и пользователем имущества».

В любом случае, наличие в соглашении опциона на покупку не является конститутивным признаком лизинга, общим определяющим признаком для любого договора лизинга, поскольку он присущ только определенным его видам. Условие о предоставлении лизингополучателю права приобрести объект лизинга в собственность часто встречается на практике, однако ни в коей мере не является неизменным для подобного рода отношений. Действия участников лизинговой операции по истечении срока действия договора могут быть и иными: например, возобновление договора на еще некоторый срок или возврат имущества лизингодателю. Исходя их сказанного, очевидно, договор лизинга нельзя считать договором купли-продажи в рассрочку особого типа.

Вернемся к анализу специфики лизинга по сравнению с арендой. В.В. Витрянский отмечает помимо выше приведенных еще несколько отличительных признаков лизинга. Прежде всего, выделение договора лизинга в отдельный вид аренды обусловлено тем, что в качестве участника обязательств по лизингу наряду с арендодателем и арендатором выступает также продавец имущества, являющийся его собственником.

Кроме того, специальным по сравнению с общими правилами об аренде является также изложенное в ГК в виде диспозитивной нормы положение о том, что передача арендованного по договору лизинга имущества арендатору осуществляется не арендодателем, а продавцом этого имущества.

При этом с момента передачи продавцом арендатору предусмотренного договором лизинга имущества к последнему переходит риск случайной гибели или случайной порчи арендованного имущества.

В.В. Витрянский также отмечает «особое, отличное от договора аренды (имущественного найма), распределение прав и обязанностей между его сторонами, основной смысл которого состоит в освобождении лизингодателя от большинства обязанностей арендодателя». Речь идет как об уже упомянутой обязанности поставщика передать оборудование лизингополучателю, так и об обеспечении надлежащей эксплуатации оборудования, осуществления технического обслуживания, капитального ремонта и т.д. По мысли В.В. Витрянского, «данное обстоятельство подчеркивает преимущественно финансовый характер обязательств на стороне лизингодателя и его особую роль в лизинговых отношениях».

Немаловажным отличием лизинга от аренды является и то, что использование арендатором переданного имущества при лизинге допускается только в предпринимательских целях.

Выделяя сходные отличительные признаки лизинга по сравнению с арендой, авторы, тем не менее, приходят к неодинаковым выводам. Учитывая вышеизложенное, В.В. Витрянский делает вывод, что характерные особенности лизинга «выделяют его в отдельный вид договора аренды» .

Е.В. Кабатова же убеждена в самостоятельности лизинга как правового института. Она считает необходимым строго разграничивать рассмотрение отношений между всеми участниками лизинга, как комплекса отношений, и рассмотрение отношений по договору о предоставлении оборудования во временное пользование. Т.е. лизинг, как законченная операция, представляет собой комплекс, в котором в качестве элементов которого входят отношения купли-продажи, по временному пользованию оборудованием, в некоторых случаях — еще займа, гарантии и др. При этом договор о передаче оборудования во временное пользование (собственно договор лизинга), действительно, имеет много общего с арендой, но является одним из элементов этого комплекса. Поэтому «отношения сторон этих договоров (купли-продажи, аренды, займа и т.д. — Ю.Х.), их взаимосвязанность и взаимообусловленность представляют собой сложную структуру, и рассмотрение и регулирование какой-либо одной из ее составных частей приводит к ее разрушению. Приходится признать, что речь идет об особом институте, требующем комплексного изучения и самостоятельного регулирования».

Однако с этим нельзя вполне согласиться. Самостоятельность любого договора может определяться тем, что ни к нему в целом, ни к отдельным его элементам неприменимы нормы, регулирующие другие договоры. Так, например, к аренде нельзя применить нормы о купле-продаже, а специальной оговорки в законе нет, в то время как к поставке, не являющейся самостоятельным договором, применимы нормы купли-продажи. Таким образом, не следует рассматривать лизинг как комплекс договоров купли-продажи и аренды и т.д. Необходимо говорить о лизинге как о целостном едином договоре, элементы которого не подпадают под действие норм об отдельных договорах, а требуют самостоятельного целостного регулирования.

Рассматривая договор финансового лизинга, Ю.И. Свядосц также отмечал, что «лизинг охватывает сложный комплекс договорных отношений и осуществляется на базе двух или более договоров, прежде всего договора купли-продажи и договора имущественного найма. …Неразрывная связь двух операций — купли-продажи имущества и сдачи его в пользование (или аренду) — находит свое отражение и в часто применяемом определении договора о лизинге как договора аренды-продажи».

Попробуем выяснить, почему же исследователи рассматривают лизинг именно как комплекс отношений. Ведь комплекс — это связь, сочетание, совокупность предметов или явлений, составляющих единое целое. То есть речь идет о неком составном явлении, а составные его части существуют или могут существовать совершенно самостоятельно и врозь. Под этим углом зрения и лизинг превращается в набор неких элементов, которые могут быть использованы как в единой конструкции лизинга, так и самостоятельно: как конструкция аренды, купли-продажи, кредита и проч.

На наш взгляд, лизинг представляет в праве нечто большее, чем просто конгломерат, чисто механическое соединение нескольких традиционных конструкций. Бесспорно, что лизинг сочетает в себе элементы, имеющие сходство с другими гражданско-правовыми институтами. Однако существенным является именно то, что эти элементы лишь имеют сходство с другими, но таковыми не являются, нетождественны иным конструкциям.

В результате тесного переплетения, можно сказать срастания этих самых элементов лизинга, представляется возможным рассматривать сумму действий участников лизинга в неком новом договорном качестве.

Таким образом, мы полагаем неуместным рассматривать договор лизинга в качестве конгломерата договоров, независимо от количества договоров, которые в этот конгломерат включены.

Широко распространена точка зрения, согласно которой лизинг трактуется как многосторонняя сделка (трехсторонний договор), в которой участвуют продавец, лизингодатель, лизингополучатель, причем каждый из них имеет свои права и несет свои обязанности. Этот подход нашел свое отражение в Оттавской конвенции, к которой РФ присоединилась в 1998 году.

Сторонником этого подхода в научной литературе является, в частности, Е.А. Суханов. Он рассматривает лизинг как самостоятельную разновидность обязательств по передаче имущества в пользование, которая, однако, «в отличие от обычной аренды, предполагает участие в данных отношениях не только арендодателя и арендатора, но и третьей стороны — изготовителя (поставщика) оборудования, с которым и арендодатель, и арендатор могут вступать в непосредственные отношения». Признавая, что в финансовом лизинге участники последовательно связаны между собой двумя и более отдельными договорами (производитель оборудования заключает договор купли-продажи с арендодателем, а тот в свою очередь — договор лизинга с арендатором), Е.А. Суханов, как и авторы Оттавской конвенции, считает, что арендатор получает право требования от изготовителя — поставщика исполнения его обязанностей перед арендодателем, «как если бы он являлся стороной этого соглашения и как если бы оборудование поставлялось непосредственно пользователю» (п. 1 ст. 11 Конвенции). В свою очередь и поставщику должно быть известно, что приобретение изготовленного им оборудования обусловлено арендным соглашением, которое либо уже заключено, либо будет заключено покупателем (арендодателем) и арендатором. Таким образом, «в финансовом лизинге друг с другом одновременно связаны фактически все три стороны (участники), и любое из возникающих здесь договорных обязательств можно представить как обязательство с участием третьего лица».

Сходной позиции придерживается Ю.И. Свядосц. По его мнению, «в отличие от договора имущественного найма, финансовый лизинг характеризуется тем, что охватывает более сложный комплекс хозяйственно-экономических отношений, участниками которых выступают не две, а три стороны: фирма-изготовитель оборудования, лизинговая фирма (наймодатель) и фирма-пользователь (наниматель)».

По мнению Р. Джуровича, «… наряду с возможным теоретическим разделением и расчленением лизинговой сделки можно по праву подчеркнуть то обстоятельство, что лизинг представляет собой единое хозяйственное долговое отношение, а тем самым и одно специфическое правовое отношение — договор современного международного права».

Комментируя ст. 665 ГК РФ, Е.А. Павлодский также высказывает мнение, что «классический договор финансовой аренды связывает трех лиц: продавца (изготовителя) имущества, его приобретателя — арендодателя и арендатора».

И хотя участники финансовой аренды связаны между собой не одним, а, как правило, двумя договорами, оба договора взаимосвязаны: арендатор не находится в договорных отношениях с продавцом имущества, однако наделен по отношению к нему рядом прав и обязанностей.

А.П. Беловым было высказано мнение, что схема построения лизинговых отношений при финансовой аренде, указанная в ГК, «представляет собой трехстороннюю сделку, в которой участвует арендатор, арендодатель и продавец оборудования».

Полемизируя с авторами концепции о лизинге как о многосторонней сделке, В.С. Мартемьянов представляет лизинговую операцию следующим образом. В литературе, по сведениям В.С. Мартемьянова, была высказана точка зрения, что когда лизингодатель принимает на себя обязательства по предоставлению имущества и может предоставлять его «не из своего парка непосредственно, а на основе заключаемых с изготовителями договоров об изготовлении и поставке таких предметов в адрес арендатора».

Возникает модель, схожая с возложением исполнения обязательства на третье лицо. По условиям договора, арендатор принимает поставляемое в его адрес имущество и в некоторых случаях даже вносит поставщику часть платежей в счет арендной платы. Эти отношения, по мнению В.С. Мартемьянова, иногда ошибочно квалифицируют как трехстороннюю сделку. Однако поскольку ответственным за поставку (предоставление предметов аренды) остается арендодатель, более правильной является трактовка отношений по лизингу как привлечение к исполнению третьих лиц.

К приведенному мнению присоединяется и А.А. Иванов, утверждая, что, учитывая особенности лизинга, последний следует трактовать как двустороннюю (а не многостороннюю) сделку, неразрывно связанную с договором купли-продажи. В то время как участники многосторонних договоров не имеют ни одного права или обязанности, которые бы принадлежали одновременно каждому из них, что как раз и характеризует многостороннюю сделку.

Арендодатель по договору лизинга возлагает исполнение части своих обязанностей на продавца по договору купли-продажи (п. 1 ст. 313 ГК), причем имеет место особый случай перепоручения исполнения, при котором перед кредитором (арендатором) в силу прямого указания закона становится ответственным только исполнитель (продавец). В свою очередь, договор купли-продажи А.А. Иванов представляет как договор в пользу третьего лица — арендатора.

В.В. Витрянский полагал: «своеобразие договора лизинга в основном объясняется тем, что возникающие из него обязательства представляют собой сочетание, с одной стороны, прав и обязанностей арендатора и арендодателя, типичных для арендных отношений, а с другой — некоторых прав и обязанностей продавца и покупателя, присущих договору купли-продажи». И следствием этого «является возложение отдельных прав и обязанностей арендодателя, выступающего одновременно покупателем имущества по договору купли-продажи, как на арендатора (права и обязанности покупателя), так и на продавца (права и обязанности арендодателя)» .

Однако позже В.В. Витрянский более детально описал свою позицию и подверг критике положения о лизинге как о многосторонней сделке. По его мнению, «с точки зрения общей цели, общего регулирования указанных правоотношений, мы действительно можем говорить об их трех равноценных участниках (субъектах), называя среди них, наряду с лизингодателем и лизингополучателем, и продавца лизингового имущества. Но когда дело касается рассуждений о правовой природе договора лизинга, что предполагает определение места данного договора в системе гражданско-правовых обязательств, речь может идти только об одном договоре, а именно: о договоре, заключенном между лизингодателем и лизингополучателем, по которому лизинговое имущество передается последнему во временное, срочное и возмездное пользование».

Как мы знаем, многосторонним договором называют соглашение сторон, направленное на возникновение, изменение или прекращение гражданского правоотношения, гражданских прав и обязанностей. В отличие от двусторонних договоров, которые совершаются по соглашению двух сторон (хотя количество участвующих лиц может быть больше) и порождают различные, но связанные отношением эквивалентности юридические последствия для каждой из них, многосторонние сделки возникают по соглашению нескольких лиц и порождают для каждого из них одинаковые юридические последствия. Особенность многосторонней сделки еще и в том, что каждый ее участник является самостоятельной стороной и выражает самостоятельную волю. Кроме того, для многосторонней сделки характерно наличие организационного центра, координирующего действия всех участников — контрагентов, для достижения общего для всех результата.

Представляется, что есть основания рассматривать лизинг в качестве многосторонней сделки. Видимо, следует согласиться с И.А. Решетник, что «признание настоящего факта способствовало бы … оптимизации юридической конструкции договора лизинга и в конечном счете целям наиболее эффективного регулирования лизинговых отношений сообразно потребностям каждого их участника».

Что же касается утверждения А.А. Иванова о сходстве обязательств из договора купли-продажи при лизинге с обязательствами в пользу третьего лица, то нужно иметь в виду следующее. Теория, что изготовитель и лизинговая компания заключают контракт в интересах пользователя, получила свое основное распространение во французской доктрине.

Известно, что во Франции на разных этапах развития гражданского права прослеживается различное отношение к вопросу о действительности договора в пользу третьего лица. В соответствии со ст. 1119 ФГК по «общему правилу, нельзя ни обязываться, ни устанавливать соглашения от своего имени иначе, как для самого себя». Тем самым выражено отрицательное отношение к договорам в пользу третьего лица. Однако ст. 1121 ФГК предусмотрено некоторое смягчение этого жесткого правила: в двух случаях допускается признание юридической силы договора в пользу третьего лица. Так, «… можно заключить договор в пользу третьего лица, если такое условие включено в соглашение, заключенное лицом в свою пользу или в дарение, сделанное другому лицу. Тот, кто заключил этот договор, не может отменить его, если третье лицо заявило о своем желании воспользоваться этим договором» (ст. 1121 ФГК). С развитием торгового оборота и распространением договоров в пользу третьего лица судебной практикой было дано расширительное толкование ст. 1121 ФГК, в результате чего право требования исполнения по договору предоставляется и третьему лицу, в пользу которого заключен договор. Практикой определялись как порядок заключения и действия договора в пользу третьего лица, так и права и обязанности сторон.

Поэтому при сравнении лизинга с договором в пользу третьего лица во французской правовой доктрине мы опираемся на определение, данное в 50-е годы Л.Жюлио де ла Морандьером, обобщившим существовавшую к тому моменту практику: «По договору в пользу третьего лица одна из сторон, называемая «выговаривающая право», получает от другой стороны, называемой «обещающая», обещание дать или сделать что-либо для третьего лица, выгодоприобретателя, который, не участвуя в совершении договора, становится, однако, кредитором исполнения».

В российском праве договором в пользу третьего лица признается договор, в котором стороны установили, что должник обязан произвести исполнение не кредитору, а указанному или не указанному в договоре третьему лицу, имеющему право требовать от должника исполнения обязательства в свою пользу (ст. 430 ГК).

В соответствии с нормами российского законодательства и по правилам, действующим в большинстве зарубежных стран, при заключении договора поставки лизингодатель обязан уведомить поставщика о цели приобретения имущества. При этом лизингодатель обязан сообщить и координаты конкретного пользователя имуществом.

Кроме того, нередко поставщик передает приобретенное лизингодателем имущество непосредственно пользователю по договору лизинга, который, в свою очередь, в силу норм законодательства и условий договоров поставки и лизинга имеет определенные права требования к поставщику.

Т.е., в соответствии с конструкцией договора в пользу третьего лица, при лизинге пользователь всегда противостоит в качестве кредитора покупателю (лизингодателю). Договор поставки в принципе создает у пользователя (третьего лица в договоре поставки) права, а не обязанности. А при отказе лизингополучателя от выговоренного права его может осуществить сам контрагент по договору поставки, выступающий в роли кредитора,— лизингодатель.

Основной смысл конструкции договора в пользу третьего лица, по мнению М.И. Брагинского, лежит в предоставлении третьему лицу права самостоятельного требования к стороне по договору, в заключении которого третье лицо участия не принимало.

При лизинге преследуются те же цели передачи пользователю права на надлежащее исполнение поставщиком своих обязанностей по передаче имущества и сопутствующих ему иных прав.

Субъектный состав договора в пользу третьего лица не совпадает с субъектным составом порожденного этим договором правоотношения. Третьи лица, в пользу которых заключается этот договор, становятся участниками договорного правоотношения, но не сторонами по договору, не субъектами соглашения. При лизинге же все его участники являются участниками соглашения (или двух взаимосвязанных соглашений).

Главная особенность договора в пользу третьего лица — это наличие двух кредиторов в обязательстве. Это не значит, что договор в пользу третьего лица следует отождествлять с обязательством с активной множественностью лиц. Спецификой договоров в пользу третьего лица, как отмечает Ковалевская С.Н., является то, что «право третьего лица подлежит защите только в случаях нарушения со стороны должника по договору, оно не может быть обращено к кредитору договора». Видимо, такой же характер носят и права пользователя в отношении поставщика при лизинге.

Диспозитивной нормой в ст. 430 ГК закреплено и правило о бесповоротности права третьего лица с момента его возникновения. После возникновения такого права «случаи его замены невозможны, а поворот исполнения может иметь место, если он предусмотрен нормативным актом или договором». Подобные же правила в отношении прав пользователя лизингового имущества установлены в основной массе правовых актов континентальной Европы и Оттавской Конвенции о международном финансовом лизинге 1988 г.

В.В. Витрянский, критикуя позицию А.А. Иванова, отмечает, что «положение о возможности возложения исполнения обязательства лизингодателем на продавца предполагает, что по общему правилу такое исполнение должно предоставляться лизингополучателю со стороны лизингодателя, но это исключается нормой, содержащейся в п. 1 ст. 668 ГК, согласно которой имущество, являющееся предметом договора лизинга, передается лизингополучателю не лизингодателем, а продавцом. Кроме того, при возложении исполнения обязательства на третье лицо ответственность перед кредитором за неисполнение или ненадлежащее исполнение несет должник (в нашем случае лизингодатель), а не третье лицо (продавец), что также не укладывается в конструкцию лизинга».

Таким образом, становится возможным рассмотрение лизинга с двух позиций. Во-первых, это касается посылки, что договор между лизингодателем и поставщиком является договором в пользу третьего лица — пользователя. Такая постановка вопроса позволяет объяснить существование правила об исполнении поставщиком пользователю, а также распределение ответственности при неисполнении или ненадлежащем исполнении договора поставки поставщиком. Однако лизинговая операция в целом имеет лишь частичное сходство с договором в пользу третьего лица. В качестве возражения изложенной позиции в литературе было высказано мнение, что поскольку норма, закрепленная в п. 1 ст. 668 ГК, о том, что лизинговое имущество передается продавцом непосредственно арендатору, является диспозитивной, в договоре лизинга может быть указано, что лизинговое имущество передается пользователю лизингодателем, а не поставщиком, а в договоре купли-продажи в этом случае не будет указания на то, что продавец обязан передать лизинговое имущество непосредственно лизингополучателю. Хотя следует признать, что даже в этом случае лизингодатель обязан уведомить поставщика о целях приобретения имущества. А у поставщика в силу нормы ст. 670 ГК остается ответственность перед пользователем. Это и приобретает решающее значение.

В договорах в пользу третьего лица последнее имеет только права и не несет никаких обязанностей. В то время как лизингополучатель обязан принять надлежащее исполнение от поставщика имущество на правах покупателя по договору поставки. Кроме того, в п. 4 ст. 430 ГК предусмотрено, что в случае, когда третье лицо отказалось от права, предоставленного ему по договору, кредитор может воспользоваться этим правом. В данном случае надо помнить, что лизингополучатель должен иметь право отказаться от своих прав и исполнения обязанностей покупателя по договору купли-продажи, т.е. отказаться от исполнения договора. В п. 3 ст. 450 ГК указано, что в случае одностороннего отказа от исполнения договора полностью договор считается расторгнутым. Однако в соответствии с п. 1 ст. 670 ГК арендатор не может расторгнуть договор купли-продажи с продавцом без согласия арендодателя.

Итак, второй подход к решению вопроса может быть выражен в следующем. Конечно, при лизинге пользователь не принимает участия в договоре купли-продажи между собственником оборудования (поставщиком) и покупателем (в последующем — арендодателем), а лишь использует его результаты. Безусловно, нельзя упускать из виду, что договор купли-продажи при финансовой аренде «изначально конструируется по модели договора в пользу третьего лица». Это, по мнению О.М. Козырь, приводит к тому, что договор лизинга «осложняется» наличием третьей фигуры — продавца, с которым арендатор в прямых договорных отношениях не состоит, но по отношению к которому, благодаря наличию финансовой аренды, он приобретает ряд прав и обязанностей. Создается такая правовая ситуация, когда в отношениях по аренде имущества продавец самостоятельной роли не имеет, тогда как в отношения, вытекающие из исполнения договора купли-продажи, арендатор может вторгаться в качестве активной фигуры именно в связи с наличием у него с арендодателем (покупателем) договорных арендных отношений».

Это обстоятельство следует рассматривать как подтверждение правильности вывода о том, что в лизинге нашла свое отражение конструкция договора в пользу третьего лица. Можно даже признать, что в юридико-техническом смысле договор лизинга урегулирован как договор в пользу третьего лица. Но таковым это отражение предстает нам лишь на поверхности. Внешнее сходство потому становится очевидным, что при организации всей своей деятельности по заключению и исполнению договора лизинга его участники преследовали среди прочих именно цели передать часть прав кредитора по поставке пользователю. Но именно в результате того, что законодатель вслед за доминирующей доктриной рассматривает лизинг как два самостоятельных договора, возникает ситуация, когда юристы говорят о структуре договорных связей в соглашении о поставке как об обязательстве в пользу третьего лица. Однако такая правовая теория оставляет за рамками своего рассмотрения отношения между лизингодателем и лизингополучателем, что, по нашему мнению, недопустимо.

Если же представить лизинг как единое целое, становится ясно, что в лизинге присутствуют, условно говоря, три участника, права между которыми распределены особым способом, однако в силу единого сложного обязательства нет как такового традиционного обязательства в пользу третьего лица.

Квази-договоры аренды и поставки выступают при лизинге как взаимосвязанные обязательства. Они переплетаются между собой и образуют единый юридический состав, порождающий единое правоотношение. Свои претензии получатель предъявляет к поставщику не потому, что он является третьим лицом, в пользу которого заключен договор поставки, и не потому, что здесь какой-то сложный юридический состав (о действии сложного юридического состава можно говорить только в тех случаях, когда последний представляет собой неразделимый сплав двух и более фактов, порождающих единое правоотношение между конкретными субъектами права), а потому, что он состоит в правоотношениях лизинга.

Как было изложено выше, мы придерживаемся той точки зрения, что сходство отдельных элементов лизинга с другими правовыми институтами является лишь кажущимся и теоретически допустимым в научных целях, но не истинным. Хотя польза от исследования такого сходства бесспорна: оно позволяет глубже проникнуть в юридическую суть явления, заимствуя отдельные теоретические построения и алгоритмы решения задач. Поэтому считаем возможным трактовать лизинг как самостоятельный институт гражданского права, включающий в себя отношения, напоминающие отношения в пользу третьего лица, однако таковыми не являющиеся в силу самой правовой природы лизинга. Единство лизинга несомненно, а образующие его элементы более похожи на квазидоговоры.

2. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЮРИДИЧЕСКОЙ ФИКЦИИ В РЕГУЛИРОВАНИИ ОТНОШЕНИЯ ФИНАНСОВОЙ АРЕНДЫ

Оригинальная точка зрения на природу лизинговой операции была высказана И.С. Зыкиным в рамках его исследования института договора в гражданском праве, и в том числе исследования договора лизинга как целостного института. В принципе она берет свое начало с признания лизинга договором по передаче имущества в найм. Комментируя уже упомянутую нами ст. 10 Оттавской конвенции, И.С. Зыкин видит, что в установленном в ней правиле «наблюдается интересная попытка преодолеть известную ограниченность института договора (возможности которого широки, но не беспредельны)», поскольку для наступления договорной ответственности, как правило, должен существовать договор между сторонами. Из этого И.С. Зыкин делает вывод, что предположение, что арендатор является как бы стороной договора поставки, «является юридической фикцией».

Исходя из того, что договор существует не в вакууме, что он постоянно испытывает влияние отношений, возникающих в его рамках, И.С. Зыкин отвергает подход к договору как связующему только его стороны, особенно если «комплексные экономические отношения опосредуются несколькими договорами лишь с частично совпадающим составом участников». Иначе возникает некоторое разночтение между фактической целесообразностью для сторон вступать между собой в договоры непосредственно и юридической необходимостью действовать по цепи договоров.

Если же исходить из строгого разграничения отдельных договоров, в рассматриваемом примере лизингополучатель при дефекте оборудования должен был обращаться с иском к лизингодателю в соответствии с условиями договора лизинга, а тот, в свою очередь, на основе договора поставки обращал регрессные требования к поставщику. Однако подобный подход вряд ли бы соответствовал характеру отношений по финансовому лизингу, где участие покупателя (арендодателя) продиктовано чисто финансовыми соображениями.

Эта точка зрения не обсуждалась в специальной литературе, посвященной лизингу, хотя представляет несомненный интерес для юристов. Прежде всего это относится к рассмотрению лизинга как юридической фикции.

Представляется, что теория фикции позволяет использовать новый подход, новые методы исследования вопроса, что, возможно, позволит ученым, практикам и законодателям продвинуться на пути уяснения истинной правовой природы лизинга и ее адекватного урегулирования. Положительным моментом является то, что противоречия, придающие норме права фиктивный характер, являются основным источником развития всей правовой системы. Обращение к фикции для целей исследования правовой природы лизинга позволяет это ясно увидеть (что трудно переоценить, в первую очередь, в научно-теоретическом плане). При помощи фикций мы получаем возможность представить ситуацию в ином свете: перед нами предстает истинная правовая конструкция лизинга как единого правоотношения, а не конгломерата нескольких договоров или разновидности одного из этих договоров. На наш взгляд, фикция наиболее приближает исследователя к раскрытию истинной природы лизинговых отношений.

К этому понятию не раз обращались исследователи института юридического лица, представительства, ценных бумаг, денег. Так, в ХIХ веке германские цивилисты Унгер, Лабанд, Виндшейд прибегали к помощи юридической фикции, чтобы объяснить возможность непосредственного приобретения принципалом прав и обязанностей из сделки представителя. Они утверждали, что договорная воля представителя юридически рассматривается, воображается, мыслится как таковая принципала.

Мы приводим этот пример для того, чтобы более наглядно показать, что любая фикция в праве — это прежде всего умозаключение, воображаемое явление, не имеющее своего прототипа в реальности.

С.А. Муромцев, впервые в русской цивилистике выразивший сущность фикции, полагал, что фикция ведет к ложному, неправильному представлению понятий; она дает основание к признанию того, чего нет в действительности.

Его поддержал и Н.О. Нерсесов, который полагал, что «фикция имеет место там, где к данным фактическим отношениям применяются чужие их природе юридические начала; чрез нее впервые возникает право. Вместо того, чтобы создать для новых гражданских отношений согласные с их природой юридические правила, при посредстве фикции обсуждают их по существующим уже нормам. Фикция предполагает две неравные величины равными, два разнородных отношения тождественными». Т.е. фикция неспособна дать точное и правильное представление о предмете. И с этим нельзя не согласиться.

Более позднее определение гласит: «юридическая фикция — установленное законом или иным юридическим актом положение, противоречащее объективной действительности».

Ныне фикции понимаются в основном как прием юридической техники, состоящий в объявлении несуществующего положения (или отношения) существующим. Собственно о фикции именно в таком понимании и идет речь в работе И.С. Зыкина.

Как пишет О.А. Курсова, «при помощи фикции — приема юридической техники, — конструируется несуществующая или, точнее, условная реальность», современная юридическая фикция служит средством совершенствования юридического состава, является особым приемом юридической техники, применяясь, когда другие средства достижения определенной цели исчерпаны или будут мало эффективны.

Основным признаком нормы-фикции является то, что нормы-фикции как прием законодательной техники для своего объекта регулирования вычленяют те обстоятельства, которые находятся в состоянии невосполнимой неизвестности и придают им значение юридических фактов. Их намеренно деформирующий характер заключается: а) в искусственном уподоблении или приравнивании друг к другу таких понятий и обстоятельств, которые в действительности различны или даже противоположны, б) в признании реальными несуществующих обстоятельств и отрицании существующих; в) в признании существующими обстоятельств и ситуаций до того, как они стали существовать на самом деле или возникли позже, чем это было в действительности. Следовательно, по образному выражению К.К. Панько, фикция является своего рода спасательным кругом законодателя. С помощью этого приема достигаются цели законодательной политики. Одно из назначений фикции в том, чтобы, действуя в системе правового регулирования общественных отношений, вносить качественную определенность в правовые институты и тем самым способствовать стабильности правопорядка.

Именно этим, на наш взгляд и руководствовались законодатели, создавая нормативные акты о лизинге. Они действовали в рамках уже существующей системы договоров. Законодательное регулирование, конечно же, прежде всего опирается на те правовые категории, которые существуют в праве на момент создания соответствующих норм.

В такой ситуации, очевидно, было решено расчленить лизинг, представляющий собой на практике единое правоотношение, хотя нередко и оформляемое несколькими (и необязательно только двумя) различными контрактами, урегулировав отдельные его (лизинга) элементы с помощью норм традиционных для той или иной правовой системы договоров. Однако сложность отношений по лизингу привела, в результате, к необходимости признать существование правовой связи между участниками лизинга, не связанными между собой договорными обязательствами. Такое признание, конечно, является фикцией и требует прямого урегулирования законом.

Напомним, что как прием законодательной техники фикцию используют только тогда, когда другие средства и приемы в достижении законодательной цели неэффективны. Ибо назначение фикций как приема законодательной техники состоит в том, чтобы сочетать требования законодательной политики и законодательной техники и обеспечить оптимальные средства технического оформления правовых норм с помощью правовых конструкций.

В отношении того обстоятельства, что лизинговая операция, как правило, оформляется двумя или более контрактами, И.С. Зыкин указывает, что сам комплексный характер фактических взаимоотношений сторон приводит к возникновению системы договорных связей, которую можно обозначить как системный договорный комплекс. В процессе осуществления внешнеэкономических отношений может возникать целый комплекс различных по характеру, но связанных между собой отношений. Эти отношения «порой невозможно либо практически нецелесообразно охватить единым контрактом». Поэтому может потребоваться заключения нескольких договоров, которые будут тесно связаны между собой. В отдельных случаях можно говорить о наличии целого комплекса договоров, между участниками которых возникает система договорных связей. Этот системный комплекс договоров, развивает свою мысль И.С. Зыкин,— «несводим к механической сумме отдельных договоров, его составляющих. Лишь анализ договорных связей, взятых в их единстве, позволяет получить обобщенное всестороннее представление об операции в целом. В таком комплексе могут встречаться хорошо известные виды обязательств: купля-продажа, подряд, аренда и т.д. Однако их увязка в единое целое выходит за рамки данного вида обязательств, представляет собой задачу более общего порядка». Этот сложный комплекс взаимных прав и обязанностей сторон, выходящих за рамки традиционных, давно известных праву сделок, «представляет собой качественно иное образование».

Мы абсолютно согласны с тем, что лизинг качественно отличается от всех иных известных праву договоров, что позволяет говорить о необходимости самостоятельного его законодательного регулирования.

Как предупреждает К.К. Панько, «поскольку речь идет не только об отражении как таковом, но и о регулировании общественных отношений, может случиться так, что удовлетворение требования адекватного отражения не будет содействовать достижению конечных целей законодательной политики. В подобных случаях законодатель прибегает к чрезвычайному техническому решению — к фикции, но лишь настолько, насколько конечная цель не может быть реализована или может быть реализована не столь эффективно при помощи других технических средств, более предпочтительных в силу того, что они не имеют такого явно ложного характера». Кроме того, очевидно, что следование законодателем такому подходу вызвано удобством такового. При этом удобство изложения лизинга понимается нами как уже имеющаяся, возникшая вне права логика развертывания понятий. Если же обратиться к практике, принимая участие в лизинговой операции, ее участники преследовали вполне конкретную цель создать именно такую конструкцию.

Одним из важнейших вопросов при определении типа договора является вопрос, какие цели ставят перед собой участники операции и какого результата они стремятся в действительности достичь. Для удовлетворения потребности будущего пользователя лизингодатель инвестирует собственные денежные средства в необходимое пользователю оборудование, производимое определенным поставщиком, с целью получения прибыли, превышающей прибыть от кредитных и арендных сделок. При этом риски лизингодателя сведены к минимуму, а ответственным лицом перед пользователем является поставщик.

Мы не можем согласиться с мнением Е.В. Кабатовой, что основной целью лизинга является передача имущества во временное пользование, но следует признать правильным, что целью лизинга, но именно побочной, иногда, является «возможное последующее приобретение оборудования в собственность».

Применение такого приема законодательной техники ведет к тому, что остается неустановленным, на достижение какого результата направлена сделка, т.е. не определены действительная воля сторон и, следовательно, искажается правовая природа договора.

Как верно отмечают исследователи, одно из значений фикций в современном праве — в их способности к количественному и качественному упрощению нормативного материала. Традиционные фикции призваны минимизировать издержки от пробельности права, избавляя от необходимости давать излишние объяснения по поводу тех или иных явлений (институтов), детализируя и описывая в праве те стороны, общественных отношений, которые сделали бы вид этих отношений полностью заформализованными.

Как писал В.Б. Исаков, «Юридическая фикция позволяет существенно упростить структуру фактического состава, способствует экономии в правовом регулировании общественных отношений».

Однако вряд ли можно возразить против того, что при наличии пробелов в законе далеко не всегда наилучшим выходом из положения является использование именно фикций. А поскольку применение фикции, содержащейся в законе, не соответствует реальному положению дел и существенно искажает реальность, видимо, лизинг относится к тем случаям, когда необходимо создание специальных норм, полностью регламентирующих отношения по лизингу, отличных от норм, регулирующих договор аренды, купли-продажи и др. как типичных договорных институтов гражданского права.

В.И. Каминская полагает, что насчет сознательной фиктивности того или иного положения никто не обманывается. Она, в частности, указывает, что «ложь юридической фикции, несмотря на всю ее очевидность, не проникает в ее содержание, она относится лишь к ее оболочке». Приведенное высказывание наводит на размышления о том, что в случае с лизингом как содержание и оболочка соотносятся правовое регулирование и целостность единого правового явления. Это приводит нас к вопросу о понимании фикции как свойстве нормы права не соответствовать потребностям общества в процессе правотворческой и правоприменительной деятельности. Как отмечает В.К. Бабаев, «фикции как технико-правовой прием необходимо отличать от фиктивности самого права». Речь идет о фикции как об антиподе закона, сущность которой заключается в искажении содержания закона, выражающемся в отсутствии социальных связей между поведением субъекта и требованиями закона.

В отличие от традиционных фикций, связанных с противоречиями между нормой, правосознанием, правоотношением и реальной действительностью, выделяют также фикции, имеющие социальное основание: 1) либо ошибочное отражение в законе проблемной ситуации, нуждающейся в правовом регулировании; 2) либо несоответствие целей закона и нормативно закрепленных средств его осуществления.

Значение фикции — антипода закона состоит в том, что они выявляют противоречия или степень несоответствия между реальными отношениями и правом, как содержанием, и законом, как формой их опосредствования, который, обладая известной статикой, постоянно отстает от изменений, происходящих в коммерческом обороте и праве.

На наш взгляд, в случае законодательного регулирования лизинга, имеет место именно неверное отражение в законе ситуации, нуждающейся в правовом регулировании, что не позволяет даже с помощью фикции правильно представить себе и объяснить единую правовую природу лизинга.

Представляется верным высказывание И.А. Решетник, что «сегодняшний подход законодателя, состоящий в выделении превалирующего элемента данной системы — отношений, связанных с предоставлением имущества для временного использования, — является, по нашему мнению, неудачным. Поскольку не обеспечивает достижения основной цели — создания оптимальной правовой конструкции, способной наиболее эффективно регулировать гражданско-правовые отношения особого рода (лизинговые отношения)».

Следует также отметить выдвинутое предположение о том, что нормы, регулирующие отношения лизинга, являются не только фикцией как юридическим приемом, но и фикцией — антиподом закона, находит свое подтверждение и в том, что одной из характерных особенностей фикций является их способность вызывать друг друга. Таким образом, фиктивная юридическая конструкция порождает неадекватность законодательства.

Теория лизинга-фикции приводит к представлению о лизинге как о понятии искусственном, как об исключении из естественного порядка. Однако, наоборот, юридическая конструкция лизинга тесно связана с практикой коммерческого оборота. Кроме того, позитивное право допускает заключение договора, по которому стороны, этим договором не связанные, будут иметь определенные права и обязанности по отношению друг к другу. Следовательно, и с точки зрения законодательства, обращение к фикции для юридического обоснования лизинга является совершенно излишним и неверным.

В целях полного удовлетворения требований адекватного отражения, что в данном случае неуклонно содействует достижению конечных целей законодательной политики, следует создать соответствующие нормы, посвященные регулированию именно тех отношений во всей их полноте и неоднозначности, которые имеют место при лизинге в коммерческом обороте. Ибо когда законодательство становится фикцией по сравнению с реальностью, в его систему и нормы вносятся изменения или дополнения, и происходит обновление всего законодательства, отдельных его отраслей и норм.

Нельзя не согласиться с приведенными выше суждениями о том, что в ряде случаев есть основание говорить о возникновении комплекса договоров, несводимого к простой совокупности отдельных сделок. В рамках такого комплекса существует система взаимосвязей участников как связанных договорами, так и порой не состоящих между собой в договорных отношениях. Данная проблематика весьма специфична и, на наш взгляд, представляет значительный теоретический и практический интерес. Однако, по нашему мнению, само появление такого взгляда уже свидетельствует о том, что лизинг не является просто набором традиционных для гражданского права институтов, а представляет собой нечто большее, выходящее за рамки этих институтов.

Не получила широкой поддержки теория, в соответствии с которой лизинг представляется как покупка права. Авторство принадлежит западногерманскому юристу Плате, утверждающему, что пользователь покупает у лизингодателя право на использование оборудования, ограниченное во времени. К нему приближается и точка зрения Фикенчера, что объектом оцениваемого как купля-продажа контракта о лизинге должен служить не объект лизинга как имущество, а ограниченное во времени наделение правом на пользование. Он называет лизинговую сделку «куплей-продажей пользования».

Видимо к этим же теориям можно отнести и представление о лизинге как о сделке, по которой «фактически продается нечто вреде «части срока службы имущества», зачастую значительная часть, а то и весь срок службы актива».

Отдельные авторы полагают, что лизинг несет в себе черты института поручения. Например, Г. Отнюкова пишет, что, «принимая оборудование, доставленное транзитом (минуя, естественно, кредитное учреждение плательщика), получатель действует в качестве представителя (агента) лизинговой компании — покупателя по договору купли — продажи (поставки)».

Эта точка зрения получила довольно широкое распространение во Франции и ФРГ. Во главу угла рассматриваемой теории поставлены отношения пользователя и лизингодателя: пользователь дает поручение лизингодателю приобрести определенное имущество, которое впоследствии будет служить предметом договора между ними.

Или, например, так описывают практику лизинговых операций французские цивилисты С. Жамен и Л. Лакур: «Обычно лизинговая фирма дает получателю доверенность на обсуждение с поставщиком характеристик оборудования и его цены, а затем, будучи доверителем, востребует у поставщика свою покупку».

При этом следует учесть, что поручение определяется во французском праве как сделка, «в силу которой одно лицо дает другому лицу поручение сделать что-либо для доверителя и от его имени» (ст. 1984 ФГК). На поверенного возлагается обязанность исполнения данного ему поручения и предоставления отчета о его исполнении. Доверитель, в свою очередь, обязан возместить поверенному суммы, израсходованные последним из своих средств для исполнения поручения, уплатить поверенному установленное вознаграждение и возместить возникшие для него из исполнения поручения убытки (ст. 1991 и 1998 ФГК). Ст. 1986 ФГК установлено, что договор поручения считается безвозмездным, если соглашением сторон не установлено иное.

В соответствии с немецким законодательством, поручение определяется следующим образом: «Принимая поручение, поверенный обязуется безвозмездно исполнять дело, возложенное на него доверителем» (ст. 662 ГГУ).

Ст. 971 ГК РФ устанавливает, что по «договору поручения одна сторона (поверенный) обязуется совершить от имени другой стороны (доверителя) определенные юридические действия. Права и обязанности по сделке, совершенной поверенным, возникают непосредственно у доверителя».

Рассматриваемым правоотношениям лизинга действительно присущи некоторые черты договора поручения, причем один договор поручения как бы накладывается на другой, является его продолжением. В первом договоре поручения сторонами являются будущий лизингополучатель, который поручает лизинговой компании закупить для него имущество, и сама компания, исполняющая это поручение путем заключения договора купли-продажи с поставщиком. Во втором договоре уже лизинговая компания поручает лизингополучателю получить оборудование и уполномочивает его предъявлять все претензии по качеству оборудования изготовителю.

Однако при анализе двух договоров между ними обнаруживаются серьезные различия. Например, оборудование приобретается на имя лизинговой компании, поскольку именно она является его покупателем. Но, исходя из теории поручения, это оборудование должно было бы приобретаться на имя пользователя, т.к. он дает поручение и, соответственно, выступает доверителем по договору. Кроме того, пользователь не возмещает компании расходов, связанных с приобретением оборудования.

Что касается передачи пользователю права предъявлять первоначальному собственнику претензии относительно качества оборудования, то, по мнению Е.В. Кабатовой, «она может быть охарактеризована скорее как уступка права требования, а не как поручение». Это связано с тем, что пользователь предъявляет претензии от своего имени, а не от имени лизинговой компании, и не получает от последней никакого возмещения расходов, которые у него могут возникнуть в связи с предъявлением и урегулированием претензии.

Однако, на наш взгляд, проблема может быть решена иначе: в рамках единого правоотношения в лизинге не возникает вопроса о передаче прав требования одним лицом другому. Права распределены таким образом изначально при возникновении самого обязательства по лизингу.

Таким образом, лизинговые отношения не исчерпываются только отношениями поручения, они гораздо сложнее и шире.

В заключение обратим внимание на ряд «пограничных» концепций лизинга, которые широко распространены в основном в деловой и практической литературе по лизингу.

Речь идет о случаях, когда процесс лизинга рассматривается как «комплекс имущественных отношений, складывающихся в связи с движением имущества между участниками лизинговой операции. Поэтому лизинг как экономико-правовая категория представляет собой особый вид предпринимательской деятельности, направленной на инвестирование временно свободных или привлеченных средств».

Следует согласиться с В.В. Витрянским, что «для правильного определения правовой природы договора лизинга необходимо, прежде всего, избавиться от взгляда на лизинг как на экономико-правовую категорию…». Подобная трактовка лизинга ведет к тому, что в отношении последнего становится возможным использование разнопорядковых понятий: лизинг — это и вид предпринимательской деятельности, и специфическая инвестиционная деятельность, и некая операция, охватывающая комплекс договоров, наконец, непосредственно сделка между лизингодателем и лизингополучателем и т.п. Таким образом, следует признать необходимым использование в юридической литературе более точных формулировок относительно лизинга (предпринимательская деятельность — лизинговая деятельность, лизинговая сделка и т.д.).

Для выявления правовой природы лизинга необходимо учесть, что экономическая сущность лизинга также требует признания единства этих отношений, а, следовательно, и обязательства. Впрочем, нельзя согласиться с замечанием Ю.Х. Калмыкова, что «для образования специального правового института, каким выступает тот или иной самостоятельный договор, экономическая сторона имеет в большей мере вспомогательное значение… Главное — это наличие специфических признаков правового порядка, которые подтверждают достаточную степень своеобразия данного типа договора». Экономическая, или фактическая, происходящая в реальной жизни основа лизинга имеет не меньшее значение, нежели юридические особенности договора лизинга. При анализе юридических явлений мы исходим не только из экономического содержания, но и из особенностей правовой регламентации конкретных отношений (право собственности, договоры аренды и купли-продажи, риски, ответственность — не все из этого подходит для лизинга).

Однако мы не можем согласиться с В.В. Витрянским относительно его утверждения о том, что лизинговый договор — это только договор между лизингодателем и лизингополучателем. В связи с этим хочется отметить, что в литературе при определении лизинга нередко можно встретить разграничение на «узкое» и «широкое» понимание этих отношений. Например, Е.В. Кабатова нередко прибегает именно к такому определению лизинга. По нашему же мнению, не следует исходить из узкого и широкого понимания рассматриваемой категории. В праве существует только одна категория лизинга. Все же дополнительные условия, позволяющие либо говорить о разновидностях лизинга, либо об усложнении конкретной лизинговой конструкции, являются лишь возможными (а следовательно, факультативными) условиями договора.

По мнению исследователей, заключение двух договоров при лизинге приводит к выводу о существовании двух основных моментов (купли-продажи и передачи в пользование). Однако на практике оба эти действия используются в тесном взаимодействии, поскольку эффективность второго в значительной мере определяется первым, и наоборот. К сожалению, научный анализ этих действий осуществляется раздельно, в рамках главным образом двух институтов гражданского права — купли-продажи и аренды.

Считать, что лизинг может составлять самостоятельный комплексный договор, выходящий за пределы традиционных гражданско-правовых договоров, нет никаких оснований. Дело в том, что здесь нет никакой комплексности. Главное, как отмечалось отдельными авторами, при определении правовой природы того или иного договора — существо возникающих отношений, их однородность (или отсутствие таковой) с другими, уже урегулированными законом отношениями. А с этих позиций лизинг не может быть признан арендой или куплей-продажей и не может регулироваться нормативными актами, посвященными арендным отношениям и отношениям купли-продажи.

Идеи свести лизинг к отдельным договорным отношениям или комплексу их бесплодны. Нельзя забывать, что лизинг сначала появился и приобрел признание на практике, и только после широкого распространения экономисты начали просчитывать его рентабельность и прочие показатели, а юристы попытались оформить в договорах и законодательных конструкциях, и естественно, на первом этапе юристы пытались дать привязки к общепринятым договорным конструкциям. Из приведенного выше обзора теорий о правовой природе лизинга представляется возможным сделать вывод о том, что лизинг — в чем-то даже революционная идея, результат радикальной перестройки отношений, которая даже путем ее расчленения при юридическом анализе не может быть сведена ни к одной из уже существующих правовых моделей. Это обусловлено и тем, что воплощение идеи лизинга происходило и до сих пор происходит в рамках единого замысла, единого проекта.

Так называемые элементы лизинга представляют такое экономико-правовое единство, которое позволяет говорить о наличии единого правового института. При этом под единством как таковым понимается общность, цельность, неразрывность, взаимная связь (кого-либо, чего-либо). В свою очередь, этот институт требует осмысления с позиции новых и нетрадиционных подходов для выяснения его единой правовой природы.

В правовой науке в настоящее время преобладает анализ как метод познания, разделяющий исследуемые явления на отдельные составляющие. Однако для исследования таких сложных отношений, как лизинг, требуется уже не исследование отдельных его составных частей самих по себе, необходим синтез, позволяющий взглянуть на явление в целом, учитывая действие каждого из его внешне самостоятельных элементов во взаимосвязи. Анализ составляющих лизинг элементов (экономических и правовых) должен быть дополнен синтезом его нераздельности как вида предпринимательской деятельности, с одной стороны, так и единого правового института — законодательного и договорного. Новое гражданское законодательство постепенно уходит от атомарных договорных конструкций, начиная создавать новые договорные институты, охватывающие собой ранее самостоятельные отдельные договоры, известные еще римскому праву. Такой взгляд позволяет увидеть, что лизинг представляет собой единое явление. На поверхности реальной жизни мы видим действие его отдельных составляющих (например, покупка оборудования, передача этого оборудования, лизинговые платежи — любое из этих действий вполне можно рассматривать как совершенно самостоятельное). Но если взглянуть глубже, можно увидеть, что все эти элементы имеют общее ядро, одну суть, единую природу. В видимом конгломерате договоров открывается возможность видеть новые договорные качества.

3. ОСОБЕННОСТИ ДОГОВОРА ЛИЗИНГА КАК САМОСТОЯТЕЛЬНОГО ТИПА ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫХ ДОГОВОРОВ

Итак, в основе взгляда на лизинг как разновидность аренды лежит гипотеза (частично нашедшая отражение в ГК) о соотношении аренды и лизинга как рода и вида. Безусловно, данная точка зрения имеет право на существование, но если принять ее в целом, то о лизинге с равным основанием можно говорить как о виде договора купли-продажи, доверительного управления или простого товарищества. Уже поэтому нет достаточных оснований для того, чтобы однозначно установить видо-родовое соотношение лизинга и аренды. Сомнения в этом позволяют сделать попытку рассмотреть лизинг сам по себе, чтобы затем определить его место в системе гражданско-правовых договоров.

По совершенно справедливому выражению М.И. Брагинского, «законодательное регулирование любого договора сводится к установлению специального правового режима для определенной модели. Условием для такого режима как раз и служит то, что заключенный сторонами конкретный договор обладает присущими соответствующей модели признаками».

Представляется, что большинство исследователей, чьи взгляды были приведены выше, исходили именно из того, что руководствовались традиционными представлениями о договорах, в том числе и законодательством, в то время как следовало прежде очертить тот круг отношений между лизингодателем, лизингополучателем и продавцом, представляющие между собой взаимосогласованное конкретное поведение сторон, которые можно будет отнести в единую группу, поскольку такое выделение помогает выделить как главные особенности отдельных договоров, так и пути формирования для договоров новых. А уже после этого становится возможной выработка определенной правовой модели, которая и будет закреплена в нормативных актах как простейшая конструкция данных отношений. Как пишет М.И. Брагинский, договор в качестве эталона, закрепленного законодателем, «представляет собой комплекс признаков соответствующей конструкции договора определенного типа (вида)».

При этом в определении каждого отдельного договора гражданский кодекс выражает конкретную договорную конструкцию (так называемый договорный тип). И структура ГК такова, что дальнейшие статьи соответствующей главы, а там, где глава разбита на параграфы, входящие в одну из них — и параграфов, определенным образом дополняют типовую конструкцию.

Наиболее распространенный способ индивидуализации договорного типа (вида) состоит «в указании в основополагающей, формирующей его статье возможных особенностей, которыми может быть дополнена данная конструкция».

Этому соответствует и позиция Н.Д. Егорова, который утверждает: «необходимыми, а стало быть и существенными для конкретного договора считаются те условия, которые выражают его природу и без которых он не может существовать как данный вид договора».

Учитывая вышеизложенное, мы полагаем, что необходимо определить признаки или элементы лизинга, имеющие принципиальное, конструктивное значение для этой модели отношений, что позволит определить его природу и соотношение с иными сходными гражданско-правовыми договорами. Как отмечала Р.О. Халфина, выделение самостоятельного вида договоров, «дифференциация необходима и оправдана тогда, когда она определяется содержанием отношений…».

По мнению М.И. Брагинского, идеальным критерием, по которому может быть произведена в полном объеме классификация гражданско-правовых договоров, следует признать содержание договора, т.е. права и обязанности сторон. Однако этот критерий остается недосягаемым идеалом, ибо содержание договора нельзя формализовать, что делает невозможным его использование на практике. Тем не менее, этот критерий следует использовать при формировании конструкций новых договоров, что вполне осуществимо.

3.1. Цель в договоре лизинга

Одним из важнейших моментов, отличающих один тип (вид) договора от всех иных, является цель договора. Выше были рассмотрены причины и мотивы действий сторон, вступающих в фактические лизинговые отношения. Как выразился О. Аненкин, на самом же деле смысл деятельности лизинговой компании состоит не в выполнении какого-то договора, а в получении максимальной прибыли в результате подбора таких видов оборудования, которые постоянно можно сдавать в аренду. При этом нужно так организовать свою деятельность (в том числе маркетинговую и рекламную), чтобы достичь максимальной оборачиваемости парка.

Также были определены и практические цели поведения участников лизинга. Для удовлетворения потребности будущего пользователя лизингодатель инвестирует собственные денежные средства в необходимое пользователю оборудование, производимое определенным поставщиком, с целью получения прибыли, превышающей прибыть от кредитных и арендных сделок. При этом риски лизингодателя сведены к минимуму, а ответственным лицом перед пользователем является поставщик за надлежащую поставку.

Как уже отмечалось, нельзя согласиться с Е.В. Кабатовой, что прямой целью лизинга является передача имущества во временно пользование, но следует признать правильным, что целью лизинга, но именно побочной, иногда является «возможное последующее приобретение оборудования в собственность».

Целью деятельности сторон лизингового договора, их деловой задачей является совместная на основе объединения усилий нескольких самостоятельных сторон юридическая и материальная организация и непосредственно финансирование одной или несколькими, но не всеми сторонами приобретения и использования имущества, а иногда и его производства.

Эта правовая цель — не предмет договора, это тот конечный коммерческий, экономический результат, к которому стремятся участники лизинговых отношений. Таким образом, цель, которую преследуют стороны лизингового договора, не тождественна целям сторон при договоре аренды или купли-продажи. Исходя из этой правовой цели и должна проистекать специфика правового регулирования правоотношений, не сводимая к вычленению набора признаков известных правовой системе договоров.

Важным моментом при юридической квалификации тех отношений, в которые вступают стороны, заключая договоры, является выяснение намерений сторон и установление истинного смысла их фактического поведения как цепочки односторонних действий. Речь идет о проблеме толкования договора.

В российском законодательстве статья 431 ГК исходит из следующих принципов толкования договора судом. Прежде всего, принимается во внимание буквальное значение содержащихся в договоре слов и выражений. Если буквальный смысл какого-либо условия договора неясен, следует сопоставить это условие с другими условиями и смыслом договора в целом.

Наконец, если приведенные правила не позволяют определить содержание договора, нужно выявить действительную общую волю сторон с учетом цели договора. При этом принимаются во внимание все соответствующие обстоятельства, включая предшествующие договору переговоры и переписку, практику, установившуюся во взаимных отношениях сторон, обычаи делового оборота, последующее поведение сторон. В российском законодательстве акцент сделан на буквальном понимании условий договора: приоритет не за тем, что имелось в виду, а за тем, что было сказано.

Противоположной позиции придерживается французское право. Например, ст. 1156 ФГК устанавливает: «при рассмотрении соглашений нужно исследовать, в первую очередь, каково было обоюдное намерение договаривающихся сторон, а не останавливаться на буквальном смысле выражений».

Поэтому, на наш взгляд, будет полезно обратить внимание на международный опыт решения подобных вопросов, являющий собой некое компромиссное решение.

Так, в ст. 8 Конвенции ООН «О договорах международной купли-продажи товаров» 1980 г. (далее по тексту — Венской конвенции) установлено:

«1) Для целей настоящей Конвенции заявления и иное поведение стороны толкуются в соответствии с ее намерением, если другая сторона знала или не могла не знать, каково было это намерение.

2) Если предыдущий пункт неприменим, то заявление и иное поведение стороны толкуются в соответствии с тем пониманием, которое имело бы разумное лицо, действующее в том же качестве, что и другая сторона при аналогичных обстоятельствах.

3) При определении намерения стороны или понимания, которое имело бы разумное лицо, необходимо учитывать все соответствующие обстоятельства, включая переговоры, любую практику, которую стороны установили в своих взаимных отношениях, обычаи и любое последующее поведение сторон».

При определении намерения стороны или намерения, которое имело бы разумное лицо, прежде всего, необходимо, как отмечается в комментариях, изучить фактически использованные слова и выражения или фактическое поведение. Однако этого может оказаться недостаточно для выявления действительного намерения сторон. Поэтому п. 3 ст. 8 Венской конвенции содержит правило, обязывающее при определении намерения стороны или понимания, которое имело бы разумное лицо, учитывать все соответствующие обстоятельства, примерный перечень которых приведен в тексте Конвенции.

То же правило толкования «в соответствии с общим намерением» сторон изложено и в Принципах международных коммерческих договоров, разработанных Международным институтом унификации частного права (УНИДРУА) (далее по тексту — Принципы УНИДРУА).

В соответствии со ст. 4.1. Принципов УНИДРУА, при выяснении значения, которое должно иметь условие договора, преимущество необходимо отдавать намерению, являющемуся общим для сторон. Из чего следует, по справедливому утверждению членов рабочей группы, работавшей над Принципами УНИДРУА и Комментарием, что договорному условию может быть придано значение, которое будет отличаться и от буквального смысла его в языке, в котором оно используется, и от смысла, которое придает ему разумное лицо, при условии, что такое отличающееся понимание является общим для сторон в момент заключения договора.

В тех же случаях, когда общее намерение сторон не может быть установлено, договор должен толковаться в соответствии со значением, которое разумные лица, аналогичные сторонам, придавали бы ему в аналогичных обстоятельствах (п. 2 ст. 4.1. Принципов УНИДРУА). При этом условия договора подлежат толкованию таким образом, чтобы всем им было придано значение, а не лишались силы какие-то из них (ст. 4.5 Принципов УНИДРУА).

На практике приведенные правила толкования находят свое применение в основном на стадии заключения договора, когда стороны делают определенные заявления и ведут себя определенным образом, точное юридическое значение этих правил может быть установлено не только для того, чтобы определить, заключен ли в действительности окончательный договор, но и, по нашему мнению, в ряде случаев может служить для того, чтобы квалифицировать соответствующий договор. Имеется в виду, что те элементарные односторонние действия участников договора в совокупности дают не что иное, как неповторимый лизинговый договор. При истолковании деятельности участников лизинга мы обнаруживаем различные односторонние акты их поведения, которые по отдельности в своем, так сказать, расчлененном состоянии соответствуют поведению сторон при аренде, поставке и т.д. Однако применение «субъективного» подхода в толковании позволяет увидеть, что действия сторон лизинга собственно арендой и/или поставкой (и т.п.) не являются. Т.е. происходит анализ единого правоотношения применительно к традиционным правовым институтам, попытка приведения его к известной модели. Таковой взгляд на них есть всего лишь результат заданного понимания условий договора лизинга.

На самом же деле, стороны, заключая договор, преследовали вполне конкретную цель создать именно такую конструкцию. Можно возразить, что они прибегают к известным уже правовым инструментам, но это лишь подтверждает выдвинутую версию, поскольку толкование, конечно же, прежде всего опирается на те правовые категории, которые существуют в праве на момент этого толкования. А это, в свою очередь, ведет к тому, что остается неустановленным, на достижение какого результата направлена сделка, т.е. не определены действительная воля сторон и, следовательно, правовая природа договора.

Этому не противоречит и мнение М.Г. Розенберга, что хотя при толковании заявления или иного поведения применяется субъективный критерий, «решающее значение придается не тому, что сторона имела в виду, а тому, знала ли или не могла ли не знать другая сторона, каково было это намерение. Таким образом, известность (распознаваемость) для другой стороны заявления или иного поведения первой стороны является критерием, свидетельствующем о совпадении понимания обеих сторон».

Любой из участников лизингового соглашения в достаточной мере осведомлен о происходящем и имеет полное представление о своих контрагентах по сделке. Именно эта «распознаваемость» для каждого из участников лизинга поведения других сторон является свидетельством того, какая именно сделка заключается фактически. Юридически же без такого понимания невозможно, например, возложение ответственности перед лизингополучателем за ненадлежащее исполнение обязательства на поставщика.

Из вышеизложенного также следует, что лизинг невозможно признать набором разнородных элементов и/или договоров. Договор представляет собой не разрозненные волевые действия двух или более лиц, а «единое волеизъявление, выражающее их общую волю». Эта общая воля сначала формируется в сознании сторон, а затем уже получает свое выражение в их поведении и, наконец, в договоре.

Таким образом, применение синтетического метода исследования позволяет увидеть единство лизинговых отношений, исходя из разумного целеполагания людей, вступающих в соответствующие правоотношения. Те же явления, которые рассматриваются как самостоятельные моменты лизингового процесса, как, например, аренда и купля-продажа, на самом деле есть лишь различные ипостаси одного и того же явления.

3.2. Лизинг — многосторонняя сделка и встречный договор

Учитывая наличие самостоятельной и неповторимой цели договора лизинга, попытаемся далее определить место договора лизинга, исследуя природу этих отношений.

Наиболее значимой для классификации гражданско-правовых договоров является дихотомия, опирающаяся на одно из следующих оснований: распределение обязанностей между сторонами; наличие встречного удовлетворения; момент возникновения договора. На этих основаниях выделяют соответственно три пары договоров: односторонние и двусторонние, возмездные и безвозмездные, реальные и консенсуальные.

Рассмотрим сначала вопрос, является ли договор лизинга двусторонним. Однако прежде требуется уяснить один важный момент. Обычно двусторонними признаются договоры, в которых каждая из сторон имеет и права, и обязанности, а односторонними — договоры, в которых у одной из сторон есть только права, а у другой — только обязанности. В литературе также выделяют договоры односторонне обязывающие и взаимные. Традиционно деление договоров на взаимные и не являющиеся таковыми, с одной стороны, а также на одно- и двусторонние признавалось равнозначным. Так, О.С. Иоффе указывал, что «взаимными называются обязательства, каждый участник которых является кредитором и должником одновременно. Им могут быть противопоставлены односторонние обязательства, в которых одно лицо выступает только как кредитор, а другое — только как должник». Впрочем, действующий Гражданский кодекс заменил признак «взаимности» «встречностью», что больше отвечает потребностям гражданского оборота, поскольку в данном случае имеется в виду такое исполнение, которое должно производиться одной из сторон лишь после того, как другая сторона исполнила свое обязательство.

В лизинговом договоре должен предусматриваться (и обычно присутствует) целый ряд правомочий, предоставляемый его участникам, а также различные принятые им на себя обязательства. Лизингодатель обязан оплатить поставщику приобретаемое в собственность имущество для передачи его лизингополучателю и одновременно имеет право на получение лизинговых платежей от последнего, пользователь вправе получить имущество от поставщика и обязан вносить за это плату лизингополучателю, поставщик обязан предоставить оборудование и гарантии качества и комплектности пользователю и вправе получить оплату от лизингодателя и т.д.

При этом, как уже отмечалось, не все права и обязанности сторон корреспондируют правам и обязанностям каждой из оставшихся сторон договора. Однако, в той или иной степени, стороны связаны взаимными обязательствами, вытекающими одно из другого. Так, поставщик обязан поставить оборудование надлежащего качества. При этом корреспондирующее этой обязанности право требования принадлежит как лизингодателю, так и лизингополучателю одновременно. Или, при приемке оборудования, лизингополучатель обязан проверить его соответствие договорным требованиям, в противном случае ответственность за возможное несоответствие будет снята как с поставщика, так и с лизингодателя.

Очевидно, что стороны в договоре имеют целый ряд прав и обязанностей по отношению друг к другу, т.е. лизинговый договор можно признать отвечающим признаку встречности (взаимно обязывающим).

С взаимностью обязательств контрагентов во встречном договоре прежде всего связана общность судеб соответствующих обязательств. Например, если проданная лизингодателю индивидуально определенная вещь погибла до ее передачи вследствие непреодолимой силы, то обязательство продавца в силу п.1 ст. 416 ГК прекращается. И одновременно прекращается обязательство лизингополучателя (или лизингодателя) принять вещь и обязательство лизингодателя оплатить стоимость соответствующей вещи.

Выше были также приведены высказывавшиеся в юридической литературе мнения о лизинге как о договоре, связывающем три стороны, или как о многосторонней сделке.

Нельзя не согласиться с утверждением В.М. Кротова, что следует различать деление сделок на одно- и многосторонние от одноименного деления договоров. По его мнению, последние классифицируются «в зависимости от того, какое количество лиц становится обязанным и приобретает права по заключенному договору». Т.е. речь идет о делении договоров на встречные и односторонне обязывающие. Но поскольку договоры являются разновидностью сделок, на них распространяется и деление сделок на различные виды. Поэтому, по мысли В.М. Кротова, допустимо рассматривать один и тот же договор соответственно и как многостороннюю сделку, и как встречный договор.

Такая постановка вопроса заставляет нас обратиться к теории многозначного представления о договоре. Идея заключается в том, что договоры можно рассматривать с трех точек зрения: как основание возникновения правоотношения, как само правоотношение, возникшее из этого основания, и, наконец, как форму, которую соответствующее правоотношение принимает.

Как утверждает Н.Д. Егоров, «под договором понимают и юридический факт, лежащий в основе обязательства, и само договорное обязательство, и документ, в котором закреплен факт установления обязательственного правоотношения».

Таким образом, договор как юридический факт и как юридическое отношение, а также как форма документа, выражающего это правоотношение, воспринимаются как самостоятельные аспекты договора, как различные моменты в его развитии. Учитывая выше изложенное, представляется верным высказывание М.И. Брагинского, что «сама по себе идея сочетания в договоре прав и обязанностей не может вызвать возражений», однако все это следует относить к договору–правоотношению, но не к договору-сделке.

Договор как основание правоотношения — договор-сделка, относится к такой разновидности юридических фактов, которые именуются сделками, и тем самым становится в одном ряду с односторонними сделками, деликтами, административными актами, юридическими поступками и пр., а значит, в соответствии с нормой ст. 153 ГК, представляют собой действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение и прекращение гражданских прав и обязанностей.

Если для совершения сделки требуется выражение согласованной воли трех и более сторон, она именуется многосторонней (ст. 154 ГК).

В соответствии со ст. 665 ГК по договору финансовой аренды (договору лизинга) арендодатель обязуется приобрести в собственность указанное арендатором имущество у определенного им продавца и предоставить арендатору это имущество за плату во временное владение и пользование для предпринимательских целей. При этом арендодатель, приобретая имущество для арендатора, должен уведомить продавца о том, что имущество предназначено для передачи в аренду определенному лицу (ст. 667 ГК). Если иное не установлено договором, имущество может быть передано продавцом непосредственно арендатору в месте нахождения последнего (ст. 668 ГК). В случае ненадлежащего исполнения обязательств продавцом арендатор вправе предъявлять непосредственно продавцу требования, вытекающие из договора купли-продажи, заключенного между продавцом и арендодателем (ст. 670 ГК).

Исходя из этого, представляется спорным мнение о том, что лизинг — это двусторонний договор, заключенный между арендодателем и арендатором. В зависимости от целей и параметров деятельности между сторонами договора лизинга складываются отношения более сложного или более простого характера, но при сравнении с обычными двусторонними договорами, с правовой точки зрения, отношения эти в любом случае значительно сложнее.

Как следует из приведенных норм ГК, заключение договора лизинга невозможно без достижения согласования воль не только лизингодателя и лизингополучателя, но и продавца. С одной стороны, заключая договор лизинга, лизингодатель и пользователь не могут не определить продавца, как в случае, если его выбирает будущий пользователь, так и когда выбор остается за лизингодателем. В последнем случае определение продавца имеет значение для пользователя по той причине, что на нем в основном лежат обязанности, а также принадлежат права покупателя, вытекающие из договора купли-продажи предмета лизинга.

С другой стороны, продавец заинтересован в лице, которое будет исполнять основную массу прав и обязанностей покупателя из договора купли-продажи, поскольку приобретение изготовленного им оборудования обусловлено арендным соглашением, которое либо уже заключено, либо будет заключено покупателем (арендодателем) и арендатором. Вступая в договорные отношения, продавец выражает свою волю фактически на то, что его контрагентом будет не только лизингодатель (титульный покупатель), но и пользователь (фактически выполняющий роль покупателя). В то же время, применительно к многосторонней сделке, каждый ее участник является самостоятельной стороной и выражает самостоятельную волю.

Действия участников лизинговой операции, что очевидно, направлены на установление прав и обязанностей именно между несколькими, а не двумя участниками сделки. Поэтому представляется некорректным утверждение, что «собственно договор лизинга — лишь часть трехсторонней сделки, в которой возникают отношения купли-продажи между поставщиком оборудования и лизингодателем, а также потенциальные отношения купли-продажи между лизингодателем и лизингополучателем», «… а не лизинговая сделка в целом, как трехсторонний комплекс отношений». Невозможно установление полнокровных правоотношений по лизингу, если сделка заключена лишь между пользователем и лизингодателем или только между лизингодателем и поставщиком. Из подобных сделок возникнут либо арендные правоотношения, либо правоотношения поставки соответственно. Однако заключение таких сделок самих по себе не приведет к возникновению правоотношений, именуемых лизингом.

Именно в силу этого обстоятельства искусственной видится привязка двух различных сделок друг к другу с помощью фикции, предположения, что при лизинге арендатор в определенных рамках является как бы стороной договора поставки. И здесь существенное значение приобретает императивная норма ст. 667 ГК об обязанности арендодателя уведомить продавца о том, что приобретаемое имущество предназначено для передачи его в аренду определенному лицу. Однако использование такой сложной конструкции все же не соответствует реальному положению дел и не приводит к возникновению единой сделки, порождающей правоотношение лизинга.

Практически во всех странах, располагающих соответствующим законодательством, также установлено, что заключение договора лизинга неизменно связано с уведомлением продавца о цели покупки оборудования. Этим самым, с одной стороны, продавец оповещается о необходимости так или иначе взаимодействовать с третьим участником лизинга и нести перед ним определенные обязательства, а с другой — таковое уведомление свидетельствует об определенной степени ограничения прав лизингодателя — собственника в отношении распоряжения имуществом. Уведомив соответствующим образом поставщика, лизингодатель принимает на себя обязательство перед последним обеспечить надлежащее исполнение договора со стороны того самого третьего участника операции — лизингополучателя.

Исследование механизма перехода субъективных прав и обязанностей у каждого из участников лизинговой сделки приобретает существенное значение. Возникает вопрос: кто из участников сделки первоначально приобретает субъективное право осуществлять правомочия кредитора при передаче лизингового имущества? Ведь если исходить из представления о лизинге как о двух сделках, то получится следующее. Лизингодатель, приобретая имущество, становится единоличным обладателем подобных прав в полном их объеме, при дальнейшем движении таких «лизинговых» отношений мы получаем переход части этих прав пользователю. Перед нами возникает не что иное, как цессия, соединяющая собой две различные сделки.

Но подобное допущение привело бы к необходимости признать надлежащим исполнение продавца в адрес лизинговой компании, произведенное до момента уведомления поставщика о переходе прав, если таковое уведомление не содержится в тексте самого договора поставки. При этом лизингодатель не может считаться нарушившим свои обязательства по уведомлению поставщика о цели приобретения имущества, поскольку в ГК, а также в Законе «О лизинге» не указано прямо, а также не следует однозначно из смысла всей совокупности норм о лизинге, что подобная оговорка должна содержаться именно в тексте договора поставки, а не направляться поставщику, например, отдельным письмом через какое-то время после заключения договора поставки. Т.е. до уведомления должника последний не обязан исполнять долг новому кредитору — лизингополучателю.

Кроме того, сделка об уступке и уведомление должника обуславливают друг друга в части объема передаваемых прав, без надлежащего уведомления должника об уступке невозможно определить действительный объем прав, переходящий к новому кредитору.

На практике при лизинге зачастую возможна ситуация, когда по завершении проекта имущество возвращается лизингодателю. Вместе с тем к последнему возвращаются и права требования к поставщику лизингового имущества (обязательства по срокам службы и гарантийному обслуживанию имущества, ответственность при обнаружении скрытых недостатков и т.д.), принадлежавшие во время действия условий договора лизинга пользователю.

В то же время считается, что замена кредитора при цессии, выражающаяся в переходе прав, происходит окончательно и безусловно. Необходимость безусловной замены лица в обязательстве при цессии означает, что, по общему правилу, «недопустимы передача стороной обязательства принадлежащего ей права без перевода возложенной на нее обязанности, равно как и выделение стороной обязательства из состава принадлежащего ей права и передача третьему лицу отдельного правомочия».

Далее, по ст. 391 ГК, цедент отвечает перед цессионарием за неисполнение должником обязательства лишь в случае, когда цедент принял на себя поручительство за должника перед цессионарием. Очевидно, ответственность лизингодателя перед лизингополучателем в случае неисполнения или ненадлежащего исполнения своих обязанностей поставщиком не может строиться по указанной модели ответственности цедента перед цессионарием. Лизингодатель гарантирует пользователю не только действительность принадлежащих ему прав требования, но и их исполнимость, иначе вся конструкция договора лизинга может потерять смысл.

Нельзя забывать и то, что в случае оформления договора лизинга отдельно и раньше договора купли-продажи, мы получим ситуацию, когда лизингодатель передает пользователю право, которое только возникнет у лизинговой компании после заключения договора с поставщиком. При этом на момент заключения договора лизинга не известны точно ни личность поставщика, ни конкретный объем передаваемого пользователю субъективного права, ни иные подробности будущей сделки. При общегражданской же цессии уступается лишь то право, которое в момент заключения сделки о его уступке уже принадлежит кредитору на основании обязательства (п. 1 ст. 38 ГК).

Представляется, что уведомление поставщика о цели приобретения имущества при лизинговой операции следует рассматривать не как элемент договора купли-продажи, а как одностороннее действие лизингодателя в общей цепочке иных односторонних действий, составляющих единый договор лизинга с участием трех самостоятельных сторон. Юридическим фактом, связывающим поставщика, лизингодателя и пользователя, является не то, что может показаться сделкой цессии, а многосторонний договор лизинга, из которого и вытекают права пользователя в отношении поставщика, и наоборот.

Таким образом, указанные права пользователя возникают с момента совершения договора лизинга, заключаемого тремя (или более) сторонами.

В связи с этим следует признать необходимым более четкую законодательную регламентацию момента возникновения прав пользователя требовать исполнения поставщиком обязательств по передаче лизингового оборудования. При этом следует учесть, что, если исходить из понимания лизинга как единого трехстороннего договора, уведомление поставщика о целях приобретения товара приобретет еще и организационно-правовое значение. С помощью подобного уведомления лизингодатель осуществляет координацию всего процесса лизинговой операции в рамках реализации своих прав и выполнения прямых организационных обязанностей.

Если посмотреть на ситуацию с иной стороны, можно предположить, что лизингодатель приобретает имущество для передачи в лизинг, но при этом нарушает правило о необходимости сообщения третьим лица о том, что истинным пользователем имущества станет иное лицо, что отдаленно напоминает конструкцию посреднических договоров, в частности договора доверительного управления. В последнем случае доверительный управляющий обязан информировать своих контрагентов о том, что он действует именно в этом качестве. Это, в принципе, больше, чем цессия, походит на отношения, возникающие при лизинге. Как и при доверительном управлении, в случае, если лизингодатель не сообщил своему контрагенту (контрагентам) о цели приобретения имущества, лизингодатель обязывается перед третьими лицами (поставщиками) лично и отвечает перед ними только принадлежащим ему имуществом. Т.е. поставщик приобретает право требовать от покупателя (лизингодателя) приемки товара в соответствующие сроки и в определенном месте, независимо от того, имеет ли лизингодатель необходимые для этого условия (складские или производственные площади для размещения крупногабаритной техники, штат специалистов, определяющих соответствие качества принимаемого оборудования) и т.п.).

Этой проблемы не возникает, если признать лизинг целостным трехсторонним договором, а поставщика, соответственно, не третьим лицом по отношению к обязательственной конструкции лизинга, а непосредственным ее участником.

Как отмечалось выше, нередко на практике весь смысл отношений между участниками лизинговой операции сводится к тому, чтобы найти организатора в самом общем смысле этого слова, который бы выделил или нашел необходимые средства для приобретения необходимого оборудования, организовал покупку такого имущества у поставщика на выгодных не только для пользователя, но и для всех остальных участников операции условиях, надлежащим образом оформил отношения между всеми участниками операции и т.д. Все это требует от лизингодателя не только финансовых средств, на чем, в основном, акцентируют внимание многие исследователи, но и специальных знаний, управленческих навыков.

Такое положение вещей позволило В.М. Джуха заметить, что «в более широком смысле лизинг является организационной формой предпринимательской деятельности, выражающей особые отношения собственности, особую систему хозяйствования, на них основанную».

Это также позволяет говорить о многостороннем характере сделки лизинга. В участии в сделке лизинговой компании — организатора и управленца, — заинтересованы и лизингополучатель, и продавец.

Считается, что многосторонние сделки, возникая по соглашению нескольких лиц, порождают для каждого из них одинаковые юридические последствия. Между участниками многосторонней сделки, в отличие от двусторонней, нет никакой противоположности интересов. Примером подобной сделки является простое товарищество. Как подчеркивал Г.Ф. Шершеневич, договор товарищества — не самоцель, он имеет целью заключение сообща других договоров, причем интересы сторон по договору тождественны.

При лизинге интересы участников сделки качественно отличны друг от друга (поставщик продает имущество и получает прибыль, лизингополучатель извлекает полезные свойства вещи в своих целях, лизингодатель приобретает имущество в собственность и получает плату за его использование), но имеют тем не менее единую направленность. Как уже отмечалось, заключение подобного договора позволяет приобрести существенные финансовые и организационные преимущества на рынке. Каждый из участников лизинговой операции преследует определенный интерес, однако интерес каждого из них в определенной точке совпадает, тем самым формируется как бы коллективный интерес участников лизинговой сделки, заключенный в сотрудничестве всех ее участников, без которого невозможно достигнуть поставленных каждым из них цели — получения, в конечном счете, максимальной прибыли.

В литературе было высказано мнение, что, объединяясь, участники многосторонней сделки преследуют единую цель, в результате совпадения их интересов, их основных прав и обязанностей, противопоставление и четкое разграничение на стороны между участниками фактически отсутствуют. Поэтому в многосторонней сделке нельзя сказать, на чьей стороне выступает конкретный участник договора.

Распространено убеждение, что, например, при совместной деятельности, нередко представляемой эталоном многосторонней сделки, каждый участник не просто находится во взаимоотношениях со всеми другими, обладает правами и обязанностями (в отличие от односторонних сделок), но и права, и обязанности эти «равны по содержанию и единой направленности (в отличие от двусторонних сделок)», поскольку участники не противостоят друг другу как кредитор и должник, а преследуют общие цели.

Однако, поскольку более подробных исследований этого вопроса не проводилось, а в монографиях Н.В. Козловой и В.В. Долинской приведенные высказывания никак не обосновывались, позволим себе усомниться в правильности такого утверждения. Практически ничто не мешает исходить из того, что участники многосторонней сделки, преследуя упомянутый коллективный интерес, могут иметь как одинаковые, так и различные по содержанию права и обязанности и, соответственно, четко различаться между собой. Преследование общего интереса не всегда с необходимостью влечет возникновение одинаковых по содержанию прав и обязанностей у лиц, эту цель преследующих.

Н.В. Козлова также полагает, что в многосторонних сделках каждый участник одновременно связан взаимными обязательствами с остальными участниками так, что любой из них может требовать от всех других участников или только от одного из них надлежащего исполнения принятых ими обязательств по договору.

При всей неоднозначности приведенного суждения не следует упускать из виду, что в случае, если ответственность за выбор продавца лежит на арендодателе, арендатор вправе по своему выбору предъявлять требования, вытекающие из договора купли-продажи, как непосредственно продавцу имущества, так и арендодателю, которые несут солидарную ответственность (п. 2 ст. 670 ГК).

Включение такого правила в ГК, безусловно, вызванное необходимостью адекватно регулировать гражданский оборот, дополняет сложную конструкцию лизинга, все больше приближая ее к созданию единого правоотношения. Представляется также, что для многосторонней сделки характерно наличие организационного центра, координирующего действия всех участников, для достижения общего для всех результата. Это мы видим в лизинге, когда лизинговая компания обеспечивает весь ход лизинговой деятельности, то же мы наблюдаем и в договоре о совместной деятельности, когда один из участников принимает на себя обязанности ведения общих дел. Т.е. следует считать многосторонней такую сделку, где по смыслу ее требуется управление всеми участниками и процессами (в том числе совершение односторонних действий с самостоятельными интересами, неотрывными от коллективного), причем в течение длительного времени, для достижения единой цели.

С этой точки зрения лизинг следует рассматривать именно как многостороннюю сделку, являющуюся основанием для возникновения правоотношения лизинга. Заметим, уже только один этот признак многосторонности не позволяет рассматривать лизинг как арендные отношения. Более того, признание лизинга договором, заключаемым более чем двумя сторонами, влечет за собой применение к подобным отношениям нормы п. 4 ст. 420 ГК о том, что общие положения о договоре применяются, если это не противоречит многостороннему характеру таких договоров.

Следует также отметить, что в принципе любое обязательство можно рассматривать в качестве конгломерата неких односторонних действий. Это представление соответствует действительности. Однако такая посылка нередко приводит к распространенному заблуждению, что и любой договор можно и нужно представить в виде нескольких таких «одноклеточных» явлений — односторонних действий. Оправданность такого подхода вызывает сомнения, с его помощью представить себе явление в целом, как оно есть на самом деле, не представляется возможным. Такое аналитическое представление, в частности, превращает лизинг, существующий как целостное явление коммерческой практики, в бессмыслицу, ибо при таком подходе невозможно построить правильный, соответствующий потребностям оборота договор, т.е., с точки зрения синтетического подхода, договор-правоотношение, в котором будут сопряжены воедино эти односторонние действия. Как уже отмечалось, только взгляд на лизинг в целом дает нам возможность вступить именно в лизинговые отношения, к которым стороны стремятся как к цели своей предпринимательской деятельности.

В подобном случае объединительным, синтетическим моментом для теории выступает практика, выявляющая коллективный интерес участников лизинговой операции. Лизинг следует квалифицировать как сделку многостороннюю.

3.3. Организационные отношения и их роль в договоре лизинга

Как уже отмечалось, многосторонний характер отношений при лизинге тесно связан с целями субъектов, вступающих в соответствующие отношения. И это традиционно один из важнейших вопросов при определении типа договора — какие специфические цели ставят перед собой участники операции и какого результата они стремятся в действительности достичь.

Специфика многосторонности — это согласование воль нескольких участников сделки для достижения единой цели. Эта специфическая цель выделяет многосторонние договоры — сделки из ряда иных смежных договоров в отдельную группу, обусловливая иное качество всего договора в целом.

Синтетическое начало самого лизингового договора проявляется и в том, что лизингодатель призван объединить усилия всех арендаторов и поставщиков. Он организатор — объединяет и организует фактически всю производственную цепочку. Без исполнения лизинговой компанией указанных функций теряется смысл всей операции. Лизингодателя следует признать объединительным звеном всей операции. Содержание обязательств из договора лизинга составляет уже не только обмен товарами и услугами, но и особая организация отношений, позволяющая участникам обязательства совместно достигать поставленных целей. Управление лизинговым процессом следует рассматривать как механизм и систему взаимодействия участников операции.

Роль лизингодателя сравнима с ролью доверительного управляющего при трасте. По определению Л.Г. Ефимовой, «под управлением чужим имуществом, на наш взгляд, следует понимать инициативную самостоятельную деятельность управляющего, направленную на сохранение и/или приумножение объекта управления, а в отдельных случаях — на уменьшение или предотвращение убытков, которые могут быть вызваны любыми обстоятельствами. Эта деятельность может заключаться не столько в деятельности … «охранного» характера, сколько в ведении дел своего клиента». Притом, по законодательству стран англо-американского права управляющий не является просто управляющим или представителем, действующим по доверенности, а напротив, собственник имущества, образующего доверительную собственность. Теми же выражениями можно определить и управленческую деятельность лизингодателя с той лишь разницей, что последний управляет не чужим, а своим имуществом и всегда неизбежно выступает одним из лиц, получающих доход от собственной деятельности.

Таким образом, договор лизинга следует признать договором, имеющим ярко выраженный организационный характер, не совпадающий однако с аналогичным пониманием организационного момента в договоре о совместной деятельности или договоре доверительного управления.

4. МЕСТО ДОГОВОРА ЛИЗИНГА В СИСТЕМЕ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫХ ДОГОВОРОВ

Помимо указанных, практическое значение для определения правового режима определенного договора имеют и другие виды делений.

В гражданском праве принято различать договоры возмездные и безвозмездные. Для классификации по признаку возмездности существуют два критерия: взаимность и встречность действий (предоставлений), имеющих материальное содержание, хотя бы и не равное в стоимостном выражении, а также прямая связь между затраченными средствами и полученными результатами.

Стороны лизингового договора действуют совместно для достижения общей цели организации определенного производственного процесса. Тем самым правовая цель объединения участников лизинговой сделки — осуществление предпринимательской деятельности, т.е. деятельности, направленной на извлечение прибыли. В процессе этой деятельности стороны лизингового договора получают определенное встречное удовлетворение в виде внесения лизинговых платежей и уплаты покупной цены за предоставляемое в лизинг оборудование. Таким образом, лизинговый договор, регулируя имущественные отношения между его сторонами, является возмездным.

По способу совершения договор лизинга является консенсуальным, поскольку он вступает в силу с момента достижения сторонами соглашения по всем существенным условиям и придания договору требуемой законом формы (ст. 432 ГК). Обязанность передать имущество и вносить лизинговые платежи возникает из достигнутого сторонами соглашения (ст. 665 ГК).

Существует деление договоров в пользу контрагентов и в пользу третьих лиц. Этот вопрос уже обсуждался выше. На наш взгляд, нет оснований признавать договор купли-продажи при лизинге договором в пользу третьего лица, поскольку лизинг представляет собой единый договор с участием нескольких самостоятельных сторон.

Исходя из деления договоров на вещные и обязательственные, нельзя не упомянуть о существовании теории, что договор лизинга по своей правовой природе из всех правовых институтов близок к вещному праву — узуфрукту — устанавливаемому по закону или договору праву пользования чужим имуществом с присвоением пользователем (узуфруктуарием) приносимых вещью плодов, но под условием сохранения существа данной вещи (ст. 578-624 ФГК; §1030-1089 ГГУ), что совпадает с понятием узуфрукта в римском праве.

Основанием для такого сравнения послужило то, что и в том и в другом случае вещь передается собственником другому лицу (лизингополучателю при лизинге или узуфруктуарию при узуфрукте соответственно), к нему же переходят почти все права и обязанности, связанные с этой вещью.

Узуфрукт относится к группе личных сервитутов, может быть установлен пожизненно или на определенный период времени, или же под условием, наступление которого прекращает право пользования.

В римском праве, где этот институт был разработан, пожалуй, наиболее подробно, выделялись несколько основных видов личных сервитутов (ususfnictus, usus, habitatio, operae servonim vel animalium), из которых ususfmctus — самое обширное право пользования чужой вещью. Как отмечалось, уполномоченный (узуфруктуарий) мог как пользоваться самой вещью (uti), так и извлекать из нее плоды (frui), не повреждая и не изменяя самой вещи — ususfnictus est ius alienis rebus utendi fruendi, salva rerum substantia. Узуфрукт является правом пользования и извлечения плодов из чужих вещей при сохранении в неприкосновенности их хозяйственного назначения. Имеющий это право должен был пользоваться вещью, как подобает хорошему хозяину, и соблюдать все правила пользования. Пользователь становился собственником естественных плодов с момента сбора их. Пока действовал узуфрукт, собственник не имел права на доходы от вещи, и его собственность была голой — nuda proprietas. Он мог передать право собственности другому лицу, заложить или обременить ее другим сервитутом, но так, чтобы от этого не пострадал узуфрукт. Предметами узуфрукта могли быть вещи, пользование которыми возможно было без потребления или уничтожения их (хотя это правило не всегда выдерживалось).

Узуфруктуарий (имеющий право узуфрукта) мог принимать определенные обязанности, установленные формально устными договорами, — stipulatio. Он должен был заботиться о поддержании постоянной доходности вещи, обращаться с ней заботливо и охранять от повреждений. Все затраты на вещь нес узуфруктуарий, b tom числе повинности и подати. При возвращении вещь должна была быть в состоянии, годном для дальнейшего правильного пользования ею. Узуфрукт мог принадлежать в идеальных долях нескольким лицам. Это — единственный сервитут, при котором допускалось такое деление. Как чисто личный сервитут, узуфрукт не подлежал ни наследованию, ни отчуждению, однако осуществление личного пользования (но не права) могло быть отчуждено.

Как видим, упрощенно лизинг можно представить как договор, в результате которого возникает право пользования чужим имуществом (непотребляемой вещи) с присвоением пользователем приносимых вещью плодов под условием сохранения существа данной вещи. И лизингодатель, так же, как узуфруктуарий, должен поддерживать переданную ему вещь в надлежащем состоянии, за исключением нормальной амортизации имущества, проводить ремонт и обслуживание оборудования при отдельных видах лизинга. Узуфруктуарий, правда, не имеет права не только ухудшать, но и производить улучшения вещи, что не запрещено в стандартной модели лизинговых отношений. Однако препятствием к отнесению лизинга к узуфрукту является, не только то, что узуфрукт носит строго персональный характер и, как следствие, сроки и условия передачи узуфрукта привязаны к продолжительности жизни и сроку смерти узуфруктуария. Он устанавливается в пользу конкретного лица и не может быть ни отчужден, ни передан по наследству. И не только то, что за пользование чужой вещью при узуфрукте не взималась плата. Правда, в более поздний период в римском праве было выработано понятие квази-узуфрукта. В этом случае пользователь становился собственником объектов узуфрукта и должен был под обеспечение (cautio) обещать, что по окончании пользования выплатит твердо установленную в начале стоимость принятого. При соглашении можно было выговорить производство обратной выдачи не в денежном выражении, а в равном количестве однородных вещей. Однако существо безвозмездности отношений узуфрукта не изменилось.

В отличие от лизинга, необходимым условием которого является возможность для лизингополучателя владеть и пользоваться вещью, а отчасти и распоряжаться ею, «вещь как таковая … узуфруктуарию не принадлежит. Использование вещи не по назначению квалифицируется как злоупотребление собственностью».

Лизинг не может быть отнесен к узуфрукту как институту ограниченного права на чужую вещь, потому что отношения лизинга являются прежде всего обязательственными. Тогда встает вопрос о том, какое значение в субъективной юридической ситуации лизинга имеют полномочия, принадлежащие пользователю, с одной стороны, и лизингодателю — с другой. И как это влияет на отнесение договора лизинга в ту или иную группу договоров в соответствии с рассматриваемым основанием классификации.

Здесь, видимо, уместно будет вспомнить высказывание О.С. Иоффе о том, что деление на абсолютные и относительные правоотношения «носит в высшей степени условный характер». По замечанию К.И. Скловского, «может быть, ни одна другая проблема не важна так для понимания … права в целом, как проблема дуализма гражданского права, т.е. деления его на вещные и обязательственные права и институты. Суть дуализма в его непреклонной строгости, в невозможности любого наличного права быть одновременно и тем и другим».

На практике нередко складываются отношения, которым присущи как признаки абсолютных правоотношений, так и относительных, например, когда обязательственные отношения строятся с использованием вещно-правовых элементов. Такие правоотношения и договоры получили название смешанных. Была даже высказана точка зрения, что «едва ли не большинство гражданских правоотношений являются смешанными — вещно-правовыми».

Тенденция сближения вещных и обязательственных договоров проявляется прежде всего в том, что в договорах обязательственных нередки вещные элементы и, наоборот, в вещно-правовых конструкциях проявляются обязательственно-правовые элементы.

Видимо, с этим мы столкнулись и в данном случае. Из вышеизложенного по поводу понятия и природы узуфрукта для нас важно следующее. Узуфрукт относится к группе прав на вещи с ограниченным содержанием полномочий. Сервитуты и право собственности, по мнению Д.В. Дождева, «не являются конкурирующими правами: установление сервитута не отрицает право собственности как таковое, но затрагивает (не в большей степени, чем физические свойства участника) возможности отправления полномочий собственника».

При этом, по замечанию Ю.И. Свядосц, «собственник, допустивший установление узуфрукта, сохраняет на это время лишь «голое» право собственности и имеет только юридическую возможность контролировать пользователя».

Сутью лизинга, созвучной сущности узуфрукта, можно признать то, что одному лицу — пользователю, — принадлежат отдельные, связанные с потребительской стоимостью вещи, полномочия собственника, тогда как титул и право распоряжения остаются у ее собственника. Право собственности при этом не пребывает в подвешенном состоянии, а субъективная юридическая ситуация не сводится к правомерному ожиданию восстановления нарушенного права, хотя собственник вещи и оказывается лишен фактически значимых полномочий.

Отсюда — распространенные в прошлом концепции узуфрукта как временной собственности, собственности на плоды, а также — функционально разделенной собственности. С этим же связаны и аналогичные подходы к исследованию правовой природы лизинга, как это было в значительной мере отражено в предыдущем параграфе настоящей работы.

Сравнение лизинга с узуфруктом, имеющее место в западной литературе, наводит на еще одно сравнение: правоотношения лизинга и права хозяйственного ведения. Ведь и в том, и в другом случае соответствующее лицо осуществляет правомочия по владению, пользованию и распоряжению переданным ему имуществом. Принадлежащие ему правомочия субъект права хозяйственного ведения осуществляет как в интересах собственника имущества, так и в своих интересах.

Полагаем, и при лизинге можно говорить об использовании лизингополучателем переданного ему имущества как в своих интересах, так и в интересах лизингодателя, которые выражаются прежде всего в получении прибыли, соответствующей стоимости лизингового имущества с процентами. К тому же лизингополучатель несет ответственность за сохранение потребительских эксплуатационных характеристик имущества.

Возможность проведения таких параллелей (речь идет лишь о сходстве отдельных элементов описанных конструкций, но ни в коей мере не о тождестве последних), лишний раз показывает необходимость специального исследования вопроса о соотношении вещных и обязательственных элементов в договоре лизинга.

Итак, при установлении правоотношения лизинга у пользователя возникает особая власть над передаваемым имуществом, которое обычно в литературе характеризуется как правомочия владения и пользования. Большинство исследователей сходятся во мнении, что при этом право собственности (как подчеркивается — формально) остается за лизингодателем. Лизингополучатель, являясь собственником имущества (правомочия собственника получены им с передачей вещи поставщиком), не может пользоваться и распоряжаться им «наиболее абсолютным способом» (ст. 544 ФГК) или «распоряжаться по своему усмотрению» (§ 903 ГГУ), как всякий иной собственник. Возможности лизингодателя в данном случае ограничены. Из всех правомочий собственника он может реализовать лишь правомочия распоряжения, причем совершенно определенным образом: сдать его во временное пользование по договору лизинга. Это обусловлено тем, что оборудование приобретено именно с соответствующей целью и передается не контрагенту по договору купли-продажи, а пользователю по договору лизинга. Т.е. права собственника, переданные поставщиком лизингодателю, оказываются как бы урезанными в силу того, что в сделке участвует еще одна сторона — лизингополучатель.

Пользователь же наделяется правами владения переданным в лизинг имуществом и пользования, включая право извлекать доходы. Из этого делают вывод, что в данном случае происходит «расщепление права собственности … между двумя лицами». В этом смысле у исследователей иногда возникает желание сравнить лизинг с уже упомянутым в настоящем параграфе институтом доверительной собственности (траста).

В изложении Е.В. Кабатовой, М. Джованьоли в монографии «Лизинг в Европе — развитие и юридическая природа» подчеркивает сложность перенесения лизинга на европейский континент и сравнивает его с другим англо-американским институтом — доверительной собственностью (trust). По мнению итальянского профессора, и тот и другой основаны на разделении права собственности, что в принципе чуждо романо-германскому праву.

А что такое доверительная собственность в англо-американском праве? Как отмечают представители фирмы «Coopers & Lybrand» в справочнике по современным трастовым операциям, в настоящее время отсутствует точное определение юридического понятия «траст», однако чаще всего встречается определение, данное сэром Артуром Андерхиллом: «Траст — это основанная на праве справедливости обязанность, возлагаемая на лицо (называемое доверенным лицом), по распоряжению управляемой им собственностью (называемой доверительной собственностью) в интересах других лиц (называемых бенефициарами), одним из которых может быть он сам, если любой из них может возложить на него такую обязанность. Любые действия или бездействие со стороны доверенного лица, не разрешенные или не оправданные условиями трастового договора или законом, называются нарушением траста».

Т.е. учредитель траста отчуждает определенное имущество другому лицу — доверительному собственнику (трасти), который использует это имущество только в целях, указанных учредителем, и исключительно в интересах выгодоприобретателей, также указанных учредителем. В этом заключается основной принцип управления трастом. Такое положение позволяет трактовать доверительную собственность (траст) как самостоятельную форму собственности, при которой одно лицо является собственником имущества, отчужденного ему другим лицом для определенных, указанных учредителем, целей.

На Европейском же континенте это толкуется как будто «три участника отношений, условно говоря, «делят» между собой право собственности». Т.е., в представлении Е.В. Кабатовой, учредитель траста распоряжается имуществом, отчуждая его доверительному собственнику и давая последнему соответствующие указания. Доверительный собственник владеет имуществом, извлекает доходы и передает их выгодоприобретателю. Выгодоприобретатель же пользуется доходами, полученными от этого имущества.

Но поскольку расщепление собственности при лизинге происходит между двумя лицами, а не между тремя, как при трасте, сходства между этими институтами нет, пишет Е.В. Кабатова. Забывая, однако, при этом, что, как было процитировано выше, траст может быть учрежден и в пользу самого доверительного собственника, либо в пользу учредителя.

С другой стороны, даже конструкция аренды может предполагать подобное «расщепление права собственности», когда арендатор наделяется правами владения и пользования арендуемым имуществом, которые к тому же обеспечиваются защитой, близкой к защите вещных прав.

Несколько иначе представлена правовая конструкция траста Нарышкиной Р.Л. Она полагает, что при трасте права по владению, управлению, распоряжению имуществом принадлежат одному лицу, а правомочия по получению выгод, доходов от этого имущества — другому.

Кроме того, хотя презюмируется обязанность доверительного собственника прежде всего заботиться о сохранности переданного ему имущества, а не распоряжаться им, в учредительном акте может быть прямо предусмотрено право трасти отчуждать имущество.

Видимо, при трасте правомочия собственности распределяются таким специфическим для континентального права образом, что собственником имущества является лицо, которому оно отчуждено другим лицом для определенных целей, указанных отчуждателем (учредителем). Приобретатель же (доверительный собственник) использует приобретенное имущество не совсем свободно, а только в соответствии с целями, указанными учредителями. Таким образом, часть полномочий, составляющих содержание субъективного права собственности, — управление, распоряжение имуществом, — принадлежит одному лицу, а часть — использование выгод, доходов от этого имущества — другому. В этом, пожалуй, и состоит основное сходство правовых моделей лизинга и траста.

Безусловно, лизинг и траст не имеют буквального сходства, хотя бы потому, что трастовое соглашение вообще не будет иметь юридической силы, поскольку слова, используемые для учреждения траста, должны четко указывать, что имеется в виду именно траст. Лизинг также нельзя отнести к фидуциарным сделкам.

Но главное, при лизинге, по сложившейся традиции, собственником имущества признается лизингодатель. Существование мнения о том, что лизингодатель является собственником формальным (видимо, имеется в виду — юридическим), а лизингополучатель — собственником экономическим (фактическим) заставляет обратить внимание на то, что именно представляет собой субъективное право лизингодателя на имущество, передаваемое в лизинг.

Решение затронутой проблемы, как представляется, связано с ограниченной динамикой выработанного позитивным правом закрытого перечня правомочий, входящих в состав понятия права собственности, так называемой триады.

Под триадой понимают правомочия владения, пользования, распоряжения. Право владения означает возможность фактического обладания вещью, удержания ее в своей власти; право пользования вещью и извлечения из нее полезных свойств — это возможность эксплуатации вещи и получение от нее плодов и доходов; право распоряжения вещью — это возможность собственника по своему усмотрению совершать действия, определяющие юридическую судьбу вещи: продавать, закладывать и т.д. Право распоряжения включает и право уничтожения вещи.

Часто цитируется высказывание А.В. Венедиктова: традиционный перечень правомочий собственника по владению, пользованию и распоряжению его имуществом представляет выражение того общего, что свойственно праву собственности во всех формациях.

Однако в литературе высказывались и мнения об абсурдности самого предположения, что право, переданное собственником иным лицам, — это те же права, которыми обладает и сам собственник: «Истинное постижение права невозможно, пока не станет ясной нетождественность позиций владения (или пользования и т.д.) в разных юридических ситуациях, различающихся степенью близости к вещи, ведь если, как принято считать с позиций теории триады, собственник отдает при аренде «право владения», то у арендатора, конечно, возникает совсем не то право, какое было у собственника».

Трудно не согласиться с этим хотя бы отчасти. Когда мы рассматриваем лизингополучателя как владельца и пользователя имущества, становится очевидной практическая разница между владением, осуществляемым собственником, и владением, осуществляемым пользователем, — это совсем разное отношение к вещи, совсем разная мотивация и поведение.

Если собственник вполне свободен, заинтересован вещью самой по себе, связывает с ней свое будущее, то лизингополучатель стремится извлечь из вещи максимум сиюминутной выгоды, отягощен ответственностью за ухудшение вещи сверх нормального износа, и все улучшения вещи не для него, а для другого. Между тем с позиции триады здесь одно и то же «право владения», в то время как реальная власть собственника — лизингодателя над вещью значительно отличается от господства над этой же вещью пользователя.

Видимо, обременение вещи правом пользования лизингополучателя ведет не к разделению оснований собственности, а к качественному изменению режима принадлежности вещи, когда ограничения реального права собственности не сводятся к простому изъятию отдельных полномочий в пользу другого лица.

По выражению А.А. Рубанова, перечень правомочий, входящих в триаду, «не имеет универсального значения». В.А. Кикоть излагает взгляды А.М. Оноре, который выделяет одиннадцать правомочий в составе собственности, среди которых указываются не только права владения, пользования, но и право управления, т.е. решения, как и кем вещь может быть использована, право на доход, т.е. на блага, происходящие от личного пользования вещью и от разрешения другим лицам пользоваться ею, и др., а также власть передавать вещь.

Как убедительно доказывает К.И. Скловский, «важно то, что исчерпывающего перечня быть не может в принципе, а когда он все же указан, масса энергии будет тратиться на совершенно бессмысленную борьбу с перечнем, когда конкретные явления жизни по требованиям оборота нужно будет то «подводить» к триаде, то «выводить» из нее или иного перечня».

Рискуя остаться в меньшинстве, считаем приведенные соображения наиболее ценными в частности для решения проблемы соотношения правомочий, входящих в состав субъективного права собственности, поделенных между лизингодателем и пользователем.

В любом случае, помимо указанных правомочий, право собственности характеризуется такими свойствами, как его исключительный, независимый характер, возможность, существующая у собственника, осуществлять принадлежащие ему правомочия по своему усмотрению. В связи с этим, возвращаясь к вопросу о том, что права лизингодателя как собственника значительно ограничиваются договором лизинга и могут быть реализованы лишь определенным способом, напомним из общей части гражданского права, что ограничение прав собственника возможно в случае, если, например, он получит за это какое-либо возмещение. При лизинге, по мнению некоторых авторов, таким возмещением являются налоговые и амортизационные льготы, предоставляемые лизингодателю государством.

Представляется, что договор лизинга следует отнести к той группе договоров, которые можно назвать обязательственно-правовыми, учитывая, что в нем доминируют именно обязательственные отношения, которые, однако, обременены вещно-правовыми элементами, имеющими существенное значение для всей конструкции.

Своеобразие подобных договоров заключается и в том, что обязательства из них могут защищаться и с помощью вещно-правовых способов защиты.

Важным моментом для классификации договора лизинга как вещного или обязательственного является выяснение, на что направляется урегулированная правом деятельность субъектов данного правоотношения.

Как уже было отмечено, коллективный интерес всех участников лизинговой операции направлен на создание функционального объединения во главе с профессиональным инвестором и аналитиком — лизинговой компанией. По справедливому мнению М.И. Лещенко, «лизингополучатель (предприятие) приобретает двойственный социально-экономический статус, выступая и как непосредственный исполнитель, и как самостоятельный предприниматель, заинтересованный не только в улучшении своего производства, но и в осуществлении производственных накоплений, что и обеспечивает предпосылки для ускорения научно-технического прогресса». Обеспечить серьезный уровень управления лизинговыми операциями под силу специализированным компаниям, что позволяет с большей долей профессионализма управлять процессом лизинга. Т.е. договор лизинга носит ярко выраженный организационный характер.

Следовательно, договор о лизинге заключается его сторонами не с целью передачи вещи как таковой (и не на это направлен в первую очередь), а с целью совершения с этой вещью деятельности по управлению ею совершенно определенным образом.

Трактовка лизинга как института комплексного наводит на мысль о том, что лизинг есть договор смешанного типа. К такому выводу фактически приводят рассуждения и самих сторонников этой точки зрения. Е.В. Кабатова указывает, что если, говоря о юридической природе лизинга, «…строго разграничивать, рассматриваются ли отношения между всеми участниками лизинга или лишь договор о предоставлении оборудования во временное пользование», то «в первом случае вообще нельзя говорить о каком-либо одном из известных договоров либо о договоре sui generis (особого рода), поскольку в состав всего комплекса в качестве его элементов входят отношения купли-продажи, по временному пользованию оборудованием, в некоторых случаях — займа, гарантии и др.». Т.е. лизингу присущи признаки, характерные для нескольких различных договорных групп.

В соответствии с нормой, закрепленной в п. 3 ст. 421 ГК, к смешанным договорам относятся договоры, в которых содержатся элементы различных договоров, предусмотренных законом или иными правовыми актами. Т.е. в случае рассмотрения лизинга как совокупности элементов различных договоров, предусмотренных законом (поставки, аренды и т.д.), финансовую аренду следует отнести к договорам смешанного типа.

Однако в таком предположении легко обнаружить противоречие. Думается, пункт 3 ст. 421 ГК РФ вкладывает в это понятие иной смысл. Лизинг является самостоятельным видом гражданско-правовых договоров, поскольку предусмотрен Гражданским кодексом Российской Федерации отдельно. Этот новый договорный вид возник не из элементов разных договорных обязательств, а как целостное явление, единый договор со своими элементами и закономерностями.

Следует, видимо, согласиться, что «лизинг представляет собой специфическую правовую конструкцию и споры о его правовой природе весьма обоснованы, но на данный момент в российской правовой доктрине не существует понятия, которое бы адекватно характеризовало правовую природу лизинга».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Следует признать лизинг именно договором особого рода, претендующим на типологическую самостоятельность. М.И. Брагинский подчеркивает, что «при наличии специальной главы в ГК, а значит, и специального типа договоров, какой бы ни была специфика соответствующего вида договоров, он не может считаться договором sui generis». Исходя из этого, В.В. Витрянский делает вывод о том, что «признание договора лизинга самостоятельным гражданско-правовым договором, а не отдельным видом договора аренды было бы неправильным ни с теоретической, ни с практической точки зрения. Тем более что это, ко всему прочему, противоречило бы ГК, рассматривающему договор финансовой аренды (лизинга) как отдельный вид договора аренды».

Однако проблема состоит именно в том, что специальная глава в ГК и появилась в результате соответствующего представления о лизинге, возникла в результате осмысления правоприменительной практики, основанной еще на нормах Гражданского кодекса РСФСР 1964 года и Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик. Со временем оценка правовой природы лизинга эволюционировала под воздействием разнопорядковых факторов, среди которых решающая роль принадлежит происходящим в нашей стране социально-экономическим преобразованиям. Любой самостоятельный договор следует рассматривать как правовой институт, который представляет собой совокупность правовых норм, регулирующих определенные конкретные отношения.

Бесспорно, договор аренды является самостоятельным правовым институтом. Далее, если следовать логике законодателя, лизинг является разновидностью договора аренды, соответствующего правового института. Однако известно, что некоторые договоры в научных классификациях могут быть причислены к одной группе, но считаться единым правовым институтом не могут. Ведь правовой институт отличается такими особенностями, как наличие однородного фактического содержания, юридического единства норм, а также определенной законодательной обособленности. Однако в истории цивилистики нередко возникала ситуация, когда «предпринимались попытки растворить в типически сходных подразделениях кодекса также и вновь образуемые самостоятельные договорные типы». Главное препятствие к отнесению лизинга к аренде как правовому институту — большие различия в содержании договоров. Различия в названных отношениях весьма существенны, настолько, что вряд ли такие разнохарактерные договоры можно отнести к одному институту.

Для того чтобы более точно определить место лизингового договора среди других договоров гражданского права, следует руководствоваться критерием, который послужил базой для их классификации в действующем ГК. Изложенная в кодексе система договоров устанавливает их распределение по категориям в зависимости от важнейших правовых признаков. Преимуществом действующей системы договоров считается то, что она основана на признаках, наиболее существенных для характеристики договора как правового явления. Признаки, по которым подразделяются договорные отношения, основаны на тех правовых результатах, к достижению которых направлен договор.

Правовым результатом заключения договора лизинга является объединение несколькими лицами усилий под руководством профессионала для организации инвестиций и непосредственного финансирования приобретения и использования в дальнейшем в предпринимательских целях определенного имущества. С этой точки зрения договор лизинга подлежит совершенно самостоятельному урегулированию. Лизинг нельзя смешивать ни с какими иными гражданскими договорами, элементы которых в нем присутствуют. Лизинг — это отдельный договорный тип, который, относясь к разновидности многосторонних сделок, представляет собой самостоятельный гражданско-правовой договор.

Позволим себе сделать еще одно замечание. Нередко в литературе (в основном экономической направленности) на основе различных критериев выделяют большое число видов лизинга, которые сложились на практике и даже получили названия, закрепленные за определенными моделями отношений лизинга. Подобные классификации, как правило, касаются содержания договора лизинга (сроков, объема полномочий сторон, количества участников, видов объектов лизинга и т.п.). Эта возможность выделения видов лизинга отражена и в Законе. В результате возникает ситуация, при которой аренда как самостоятельный тип договоров одновременно имеет свои виды (включая лизинг) и подвиды (виды договора финансовой аренды). Такое положение, как представляется, противоречит как логике построения самого ГК, так и логике формальной как таковой, поскольку деление на виды и подвиды не может и не должно быть бесконечным.

Вместе с тем, набор договоров, урегулированных законодательно, в любой правовой системе неизбежно всегда отстает от потребностей оборота, ибо любой законодательный акт соответствует практике лишь на момент его создания, в то время как гражданский оборот, создаваемый в результате взаимодействия автономных субъектов, постоянно видоизменяется и усложняется. Такое отклонение законодательства от практики нередко порождает сложности выявления и последующего урегулирования вновь возникающих типов и видов договоров, что мы и наблюдаем на примере лизинга.

А учитывая, что действующий Гражданский кодекс содержит нормы о финансовой аренде, которые, однако, не соответствуют реальному положению дел, необходимо, прежде всего, внести соответствующие изменения именно в ГК. Как отмечал О.С. Иоффе, обычно в момент появления особых договорных форм, применяемых в сфере гражданского оборота, «такие формы стремятся подключить в качестве специфических подразделений к ближайшему по содержанию из числа сложившихся договорных типов. Но как только процесс их нормативного созревания достигает оптимальных масштабов, вдумчивый пересмотр ранее разработанных концепций чаще всего выливается в возведение былых договорных разновидностей в ранг договоров самостоятельной типологической значимости. Таким путем обогащались общие научные представления о системе советского договорного права». Поэтому нормы о договоре лизинга следует включить в отдельную главу действующего ГК, как соответствующего нового типа договоров. После этого, очевидно, потребуется изменить Закон «О лизинге» и внести существенные изменения в иные действующие нормативные акты, так или иначе затрагивающие вопросы правового регулирования лизинга.

E-mail: juU_har@km.ru
Харитонова Юлия Сергеевна


Copyright © 1994-2016 ООО "К-Пресс"