Черные дыры в Российском Законодательстве 2002'2

Home Поиск Издания Контакты k-press.ru


Продолжается подписка на наши издания! Вы не забыли подписаться?

Судебный контроль в стадии назначения судебного заседания

Ковтун Н.Н., к.ю.н., доцент
Нижегородская академия МВД РФ

Характеризуя, в свое время, институт предания суду, И.Д. Перлов выявил достаточно интересную, если не знаковую, закономерность, сущность которой заключается в том, что “все реакционные, антидемократические реформы в области уголовного судопроизводства во всех странах, как правило, приводили к ликвидации института предания суду, его урезыванию и ущемлению, и напротив, все реформы и преобразования... имеющие прогрессивный демократический характер, пытались привести или приводили к укреплению и развитию этого института”.

Закономерно возникает вопрос: чем было вызвано подобное положение дел? Какое или какие именно свойства данного института или его сущностные черты вызывали столь резкое неприятие законодательной и исполнительной власти, фактически приводя к отказу от данного уголовно-процессуального порядка, либо всецело одобрялись и поощрялись ею, выдвигаясь в качестве неотъемлемых и ведущих начал процессуальной формы данного института?

Ответ, как представляется, очевиден и заключается в том, что именно данная стадия (данный институт и данный процессуальный порядок), оказавшись на стыке инквизиционного по сути и форме досудебного этапа производства по делу и собственно судебного рассмотрения дел, сформированного, как известно, по состязательному образцу, объективно выступала своего рода проверочным фильтром (формой контроля) за обоснованностью притязаний обвинительной власти на уголовное преследование обвиняемых ею, непосредственно в уголовном суде.

Именно в этой контрольно-проверочной, по сути реализуемой деятельности сталкивались интересы двух далеко не всегда равноправных, властей, одна из которых a priori не считала возможной себя контролировать; а другая тщетно пыталась отстоять свою независимость хотя бы в части свободы суждений и выводов по поводу обоснованности притязаний обвиняющей власти. С попытками скрыть эту сущность или, напротив, сделать ее по-настоящему действенной во многом связаны и известные усилия законодателя (вернее, стоящего за ним государства), перманентно меняющего, в зависимости от тех или иных конъюнктур, название указанной стадии, ее процессуальную форму, объем полномочий суда и сторон, виды возможных решений суда и т. п.

Между тем, если отказаться от идеологических штампов (о простом, “механическом” предании суду и т. п.), искусно завуалированных законодательной техникой, то и в данном процессуальном порядке, при любом объективном анализе на первый план являются стороны, исковой характер материального спора, не разрешенный на предыдущем этапе конфликт интересов сторон, поиск в суде беспристрастного в споре арбитра, призванного к справедливому его разрешению, и другие свойства и признаки искового по сути процесса, предмет которого был верно определен еще И.Я. Фойницким.

Характеризуя (по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г.) материально-правовое и процессуальное значение направления в суд обвинительного акта, он предельно точно подметил, что вся суть данного акта — в прошении о наложении на обвиняемого уголовной ответственности, т. е. в иске к суду о разрешении спора сторон по поводу уголовной ответственности обвиняемых, правом возложения которой обладает исключительно суд.

Эту же суть анализируемой деятельности в наши дни методологически точно вскрывает и В.А. Лазарева, которая, исследуя (по УПК РСФСР 1960 г.) характер вопросов, разрешаемых судом на данном этапе, смогла отстоять предельно принципиальный вывод о том, что “задачей этой стадии процесса является осуществление контроля за законностью и обоснованностью обвинения”, а указание на проверку судом законности, полноты и всесторонности предварительного расследования выглядит лишь “фиговым листом, прикрывающим подлинные цели стадии предания суду, заключающиеся в контроле за законностью получения и достаточностью именно обвинительных доказательств (выделено мной — Н.К.)”. И хотя, безусловно, не В.А. Лазаревой принадлежит первенство в формулировании этого вывода, надо признать, что именно ею этот вопрос впервые столь принципиально и ясно поставлен как главный вопрос анализируемой стадии. Вопрос, без которого данная стадия и данный процессуальный порядок теряют свою сущность, предмет и значение, т. к. реально это вопрос — о предмете и пределах судебной проверки.

Можно признавать или не признавать этот факт, но фактически весь генезис института предания суду в российском уголовном процессе так или иначе оказался связан с этим вопросом. Именно в единстве и борьбе его противоположностей оказались скрыты суть и предназначение института предания суду, предмет постоянной “заботы” законодателя, первопричины тех реконструкций, которые претерпела данная стадия и данный процессуальный порядок на том или ином витке развития нашего государства и уголовно-процессуального права.

Казалось бы, что за проблема в том, что еще до начала судебного рассмотрения дела суд предварительно оценит не только законность предыдущего производства по делу, но и достаточность фактических оснований для внесения данного дела на разрешение суда. Разве не служит процедура и результаты подобной проверки суда дополнительной гарантией прав, свобод и законных интересов граждан, интересов государства и общества, объективно заинтересованных в том, чтобы суд как можно раньше определился в законности и обоснованности уголовного преследования обвиняемых, связанных с этим мер процессуального принуждения, в требовании публичной судебной процедуры и наличии для этого достаточных оснований.

Ответ, представляется, очевиден. Однако он же не выглядит риторическим, ибо на протяжении десятилетий как в доктринальных позициях, так и в позиции законодателя преобладающим, если не самодовлеющим, стал тезис о том, что оценка фактической стороны уголовного иска (обвинения) оказалась неразрывно связанной, a priori недопустимой оценкой (предрешением) судом вопроса о доказанности вины обвиняемого.

В своем концентрированном, наиболее законченном виде этот тезис был сформулирован М.Л. Шифманом, который последовательно, не изменяя ему, утверждал, что в результате предания обвиняемого суду актом распорядительного заседания суда, подсудимый приходит в суд уже в известной мере осужденным, если не юридически, то психологически, т. к. в дальнейшем, при рассмотрении дела по существу, суд в какой-то мере оказывается уже связанным своим решением о предании суду.

Именно “боязнь” подобного предрешения привела в свое время законодателя к тому, что, как по УПК РСФСР 1922 г., так и по сменившему его УПК РСФСР 1923 г., распорядительному заседанию суда, разрешающему вопрос о предании обвиняемого суду, запрещалось знакомиться с материалами уголовного дела, и все свои выводы суд мог формулировать, исходя из анализа лишь одного обвинительного заключения. Следуя этому правилу, суд, не входя в обсуждение фактической стороны обвинения и обоснованности ее материалами дела, мог в результате проверить лишь правильность юридических формулировок данного заключения и логическую согласованность его отдельных частей.

Неудивительно, что, лишенная своей материальной основы, данная юридическая конструкция достаточно быстро, как отмечает М.С. Строгович, показала свою нежизненность, ибо устраняла из процесса проверки наиболее существенный ее элемент — проверку фактической обоснованности обвинения и полноты расследования уголовного дела. В итоге данное ограничение вскоре было отменено постановлением ВЦИК РСФСР от 16 октября 1924 г., а суд получил право проверять и оценивать все материалы уголовного дела, в т. ч. и в части достаточности в данном деле фактических оснований (доказательств) для предания обвиняемого суду.

Названный процессуальный порядок был отменен в достаточно знаковом для России 1929 г., когда в преддверии известных всему миру “процессов” право предания суду (а, следовательно, и “контроля” за его обоснованностью) было переадресовано стремительно набирающей силу прокуратуре. Поскольку распорядительные заседания суда были отменены, а стадия предания суду потеряла характер самостоятельной стадии актом предания суду служило обвинительное заключение, утвержденное прокурором. Правда в исключительных случаях председатель суда или судья, усматривая в материалах уголовного дела отсутствие оснований для судебного рассмотрения дела, неправильную юридическую квалификацию содеянного и т. п. основания ст. 236 УПК (в ред. 1929 г.), могли внести данное дело в подготовительное заседание суда, по результатам которого дело либо прекращалось производством, либо возвращалось к доследованию. Последнее было весьма редким явлением, и на деле, как отмечает М.С. Строгович, получилось все то же ослабление контроля за обоснованностью предания суду; внесение дела в суд без достаточных к тому (фактических) оснований; неполно расследованных или с неправильной уголовно-правовой квалификацией.

Нарастание подобных тенденций привело в итоге к тому, что в 1934 году этот вопрос стал предметом внимания 47-го Пленума Верховного Суда СССР. Указывая на большой процент оправдательных приговоров и огромный процент отменяемых приговоров за недоказанностью обвинения и за отсутствием в деле состава преступления, Пленум ясно указал, что принятие судами дел к судебному рассмотрению происходит чисто механически, без предварительного изучения судом дела и без проверки достаточности собранного расследованием материала, обоснованности предъявленного обвинения и правильности его квалификации.

К 1936 году, — году принятия “сталинской” Конституции СССР и констатации вывода об СССР как “стране, победившего социализма” стало очевидным, что “реформа” стадии предания суду либо себя изжила, либо не оправдала. И хотя в УПК РСФСР (1923 г.) соответствующие изменения так и не были внесены, постановлением 54-го Пленума Верховного Суда СССР распорядительные заседания, как обязательная форма предания суду в судах общей юрисдикции РСФСР, были восстановлены.

С новой силой дискуссия о необходимости упразднения распорядительных заседаний суда и возвращении к процедуре предания суду актом прокуратуры возобновилась в 1946-1947 гг. И вновь основным тезисом к отмене процедуры судебного контроля за преданием суду послужил все тот же (единственный) тезис о недопустимой оценке судом фактической стороны обвинения как основы непременной предубежденности суда в виновности обвиняемого еще до судебного рассмотрения дела. Категорически возражая против такого подхода, И.Д. Перлов и М.С. Строгович убедительно доказали, что возвращение к подобному порядку вновь приведет к устранению какого-либо контроля за основательностью предания обвиняемых суду и, как следствие, к постановке на судебное разбирательство недостаточно и неправильно расследованных уголовных дел.

В данной связи законодатель правомерно оставил за судом, как в Основах уголовного судопроизводства 1958 г., так и в УПК РСФСР 1960 г., право на проверку и оценку не только законности предыдущего этапа производства по делу, но и обоснованности обвинения, отдавая отчет в том, что без подобной оценки доказательств реализация как первой, так и второй составляющей данного контроля суда выглядит всего лишь формальностью. Правда, впервые уже непосредственно в норме закона (ст. ст. 221, 227 УПК РСФСР), как сигнал о том, что вопрос пока “не закрыт”, как предмет для дальнейших дискуссий, было введено правило (норма) о том, что суд не вправе предрешать вопрос о виновности обвиняемого при вынесении постановления (определения) о предании суду. Таким образом законодатель попытался нормативными средствами решить не столько юридическую, сколько психологическую проблему формирования “правильного” внутреннего убеждения судей.

Очередная “реформа” уголовно-процессуального института предания суду, как известно, связана с новеллами от 29 мая 1992 года, в результате которых стадия не только “потеряла” свое исконное название, но и претерпела достаточно существенные изменения по форме, поскольку (вновь) были отменены распорядительные заседания суда, ведение протокола судебного заседания, участие сторон, в т. ч. и прокурора, видоизменены вопросы, разрешаемые судом на этом этапе, а ФЗ от 16 июля 1993 года процессуальный институт предания суду был дополнен качественно новой формой — предварительным слушанием, проводимым по правилам судебного заседания и с активным участием сторон. Цель указанных изменений виделась в том, чтобы освободить суд от рудиментов обвинительной функции, в очередной раз попытаться “оградить” его от оценки фактической стороны обвинения, оценки (достаточности) фактических оснований для внесения дела в судебное разбирательство с целью разрешения вопроса о виновности обвиняемого и мере его ответственности за содеянное.

Реализовать эти цели, как представляется, не получилось, ибо в казалось бы нейтральном перечне вопросов ст. 222 УПК РСФСР главными все также остались вопросы о законности предыдущего этапа производства по делу (пп. 1-2, 4-6) и достаточности доказательств для рассмотрения дела в суде (п. 3). Причем достаточности именно обвинительных данных, ибо еще в 1951 году, полемизируя в этом вопросе с Н.Н. Полянским, М.А. Чельцов предельно честно и прямо высказался о том, что суд имеет достаточные основания для предания обвиняемого суду только в том случае, “если совокупность собранных и не опровергнутых на следствии доказательств позволяет рассчитывать, что при подтверждении их в судебном заседании обвиняемый будет признан виновным и осужден”.

Соответственно этой задаче, вне зависимости от предполагаемых или публично провозглашаемых намерений законодателя, была сконструирована и процессуальная форма института судебного контроля за законностью и обоснованностью внесения иска в суд. Несмотря на кажущееся кардинальным изменение названия стадии, суть данных вопросов неизбежно проявляла себя в полномочиях судьи на этом этапе; характере решаемых им вопросов; видах возможных решений суда; и, особенно, в достаточно знаковой оговорке законодателя о том, что дело может быть назначено к судебному рассмотрению только в том случае, если в результате проверки суд придет к выводу о том, что при расследовании данного дела соблюдены все требования уголовно-процессуального закона по обеспечению прав обвиняемого, и отсутствуют иные препятствия для рассмотрения дела в суде (ч. 1 ст. 223.1 УПК).

Подчеркнем — все, а значит и те, которые требуют всесторонности, полноты и объективности установления всех фактических обстоятельств дела, входящих в предмет доказывания, в т. ч. уличающих и оправдывающих обвиняемого (ст. ст. 20, 68 УПК РСФСР). Без оценки фактической стороны обвинения решение данной задачи представляется, вряд ли возможным. Как невозможно было законное и обоснованное решение вопроса о достаточности оснований для прекращения дела на данном этапе (ст. 234 УПК РСФСР); для его возвращения на дополнительное расследование (ст. 232 УПК РСФСР); для реализации судом полномочий по изменению юридической стороны обвинения, не нашедшей своего подтверждения в результате проверки (ч. 1 ст. 223.1 УПК РСФСР).

Таким образом, даже краткий экскурс в историю института предания суду свидетельствует о том, что суть процессуальной деятельности на этом этапе так или иначе связана с разрешением вопроса: а) о законности предыдущего этапа производства по делу (законности притязаний обвинительной власти на разрешение уголовного иска в суде); б) об обоснованности внесения данного дела в суд (достаточности и допустимости фактических оснований для предстоящего разрешения судом основного вопроса уголовного дела). Опосредованно это находило свое отражение в предмете проверки и пределах полномочий суда на данном этапе, формируя в итоге ту или иную процессуальную форму контроля. В свою очередь, исключение одной из сторон указанной деятельности, как правило, приводило к существенному нарушению названных прав и свобод, к постановке на суд неполно и односторонне расследованных уголовных дел, не имеющих судебной перспективы.

Этот же экскурс отчасти был необходим для того, чтобы оценить и понять сущность тех изменений, которые заложены законодателем в процессуальную форму предания суду в новом УПК РФ, глава 33-я которого регламентирует “Общий порядок подготовки к судебному заседанию”, а глава 34 дополняет его процедурой “Предварительное слушание”, отчасти уже известной российской уголовно-процессуальной науке и практике.

Анализируя предложенную законодателем процессуальную форму подготовки дела к судебному заседанию, невольно приходишь к выводу о том, что законодателю наконец удалось, реализовать столь долго вынашиваемую идею о “простой” передаче дела в суд, о “механическом” предании обвиняемого суду и недопустимости “предрешения” судом на данном этапе вывода о виновности обвиняемого. Если в сути осуществляемой на этом этапе процессуальной деятельности и осталось что-либо от независимого института судебного контроля, то это лишь порядком “урезанные” полномочия суда по проверке законности отдельных решений и действий публичных процессуальных органов, имевших место на предыдущем этапе производства по делу; либо, неразрывно связанный с этим, контроль допустимости доказательств, представленных в суд стороной обвинения и поставленных под сомнение стороной защиты или личной инициативой суда.

Законодатель столь старательно убрал из института контроля на данном этапе хоть сколь-нибудь реальные возможности суда к проверке и оценке фактической стороны обвинения, что по сути, если не принимать во внимание частности, мы имеем “копию” тех печально известных полномочий суда, которые были достаточно опробованы судебной практикой по УПК РСФСР 1922 г. (ст. 240) и УПК РСФСР 1923 г. (ст. 236). Можно соглашаться или не соглашаться с сутью данного вывода, но, следуя буквальному содержанию норм, изложенных в главе 33-34 УПК РФ, суд фактически проверяет и оценивает: а) либо формальное соблюдение на предыдущем этапе отдельных требований уголовно-процессуального закона (пп. 1-3, 5-6 ч. 1 ст. 228, пп. 1, 3, 5 ч. 2 ст. 229 УПК РФ); б) либо правильность юридических формулировок в обвинительном заключении или обвинительном акте и логическую согласованность их отдельных частей, не проверяя их по существу (п. 1 ч.1 ст. 237 УПК РФ); в) либо допустимость представленных доказательств, что по сути есть все та же проверка законности источника, субъекта и процессуальной формы их получения или фиксации (ст. 235 УПК РФ).

В данной связи, среди полного отсутствия в структуре норм гл. 33-34 УПК РФ упоминания о том, что суд вправе оценить и проверить всесторонность и полноту расследования на предыдущем этапе производства по делу и достаточность доказательств для рассмотрения дела в суде, наличие оснований для возвращения дела на дополнительное расследование или для изменения обвинения, достаточно странными выглядят все еще имеющиеся полномочия суда по: а) оценке достаточности оснований для прекращения уголовного дела на этом этапе (п. 3 ч. 2 ст. 229, ст. 239 УПК РФ); б) решению вопроса об особом порядке судебного разбирательства (п. 4 ч. 2 ст. 229 УПК РФ); в) возвращению дела прокурору в связи с необходимостью составления обвинительного заключения по уголовному делу, направленному в суд с постановлением о применении принудительной меры медицинского характера (п. 3 ч. 1 ст. 237 УПК РФ). Представляется, что не требует особых доказательств тезис о том, что не только последнее, но и каждое из названных полномочий суда так или иначе связано с оценкой судом фактической стороны обвинения, от которой так стремился уйти законодатель в нормах нового УПК РФ.

Конечно, ни о какой оценке фактической стороны обвинения речь не идет при реализации общего порядка подготовки дела к судебному заседанию (гл. 33 УПК РФ). Чтобы убедится в этом, достаточно проанализировать полномочия и виды возможных решений суда, принимаемых при данном порядке. В соответствии со ст. 228 УПК РФ, по поступившему делу судья обязан проверить в отношении каждого из обвиняемых:

Проверив, в соответствии с пп. 1-5 ст. 228 УПК РФ, соблюдение названных требований процессуального закона и установив отсутствие оснований для назначения предварительного слушания по данному делу (ст. 229 УПК РФ), судья назначает судебное заседание, о чем выносит соответствующее постановление в порядке ст. 231 УПК РФ. Анализируя в данной связи вопросы, которые должны найти свое разрешение в этом постановлении (ч. 2 ст. 227, ч. 2 ст. 231 УПК РФ), невольно задаешься вопросом о том, что именно должно быть указано в качестве юридического и фактического основания принимаемого решения (п. 3 ч. 2 ст. 227 УПК РФ) в том случае, когда судья приходит к выводу о возможности назначения судебного заседания. Вывод о том, что при производстве расследования соблюдены все требования уголовно-процессуального закона по обеспечению прав участников процесса? Но этот вопрос не входит в перечень ст. 228 УПК РФ. Поэтому он не только не проверялся, но и не мог проверяться судом, поскольку “...все требования”, как уже отмечалось, это и те, которые свидетельствуют о всестороннем и полном установлении всех обстоятельств дела, входящих в предмет доказывания (ст. 73 УПК РФ), т. е. и тех, которые неразрывно связаны с оценкой фактической стороны обвинения, чего, как известно, законодатель допустить не может. Вывод о том, что в материалах уголовного дела достаточно доказательств для рассмотрения (разрешения) дела в суде? Но и этот вопрос снят с обсуждения в ст. 228 УПК РФ, поскольку законодатель отчетливо понимает, с оценкой достаточности каких именно доказательств связан этот вопрос.

Таким образом, при отсутствии возможностей проверить реальное основание для законного и обоснованного назначения судебного разбирательства и следующего за этим законного и обоснованного разрешения дела по существу, судебный контроль на данном этапе превращается в простую формальность; в достаточно необременительное для судьи “механическое” предание обвиняемого суду, в силу одного лишь факта поступления данного дела в суд. Снимает ли эти противоречия процессуальная форма назначения судебного заседания в порядке предварительного слушания? Полагаем, что нет.

И дело здесь даже не столько в характере вопросов, решаемых в данном процессуальном порядке, сколько в отсутствии в главе 34 УПК РФ самой процессуальной формы, достаточной для их разрешения. В отличие от ст. 432 УПК РСФСР, в нормах нового УПК РФ законодатель почему-то считает излишним скрупулезно регламентировать саму процедуру предварительного слушания, несмотря на то, что на разрешение этого судебного заседания выносится не один, а несколько различных по сути и правовым последствиям вопросов (ч. 2 ст. 229 УПК РФ). Этот явный пробел нормативного регулирования не устраняет ни ссылка законодателя на то, что предварительное слушание проводится по правилам гл. 33, 35-36 УПК РФ, ни возможное обращение правоприменителей к нормам тех разделов и глав УПК РФ, которые регулируют сходные процессуальные отношения.

При анализе норм главы 34 УПК РФ складывается впечатление, что вся процедура предварительного слушания сохранена и урегулирована законодателем исключительно для решения вопроса о проверке допустимости доказательств, представленных стороной обвинения. Именно применительно к решению данного вопроса законодатель сохраняет ясность и точность своих предписаний, скрупулезно регламентируя, как проверять эти данные; как исключать (ст. 234-235 УПК РФ); в какой мере это должно найти отражение в постановлении о назначении судебного разбирательства (ч. 5 ст. 236 УПК РФ); каковы последствия подобного исключения и т. п. Что касается процедуры разрешения иных вопросов, послуживших основанием для назначения предварительного слушания (ч. 2 ст. 229 УПК РФ), то здесь усилия законодателя выглядят куда как скромнее, и правоприменителям для их разрешения придется руководствоваться либо аналогией процедуры, предусмотренной в ст. 234 УПК РФ, либо “общим духом”, а не буквой закона. Между тем, объективное различие в сути вопросов, подлежащих разрешению в порядке предварительного слушания, объективно требует различия в процессуальной форме их разрешения.

Так, если решение вопроса о необходимости приостановления производства по делу (п. 3 ч. 2 ст. 229 УПК РФ) никак не связано с дефектами предварительного расследования и для установления наличия одного из оснований ст. 238 УПК РФ не требует ни оценки фактической стороны обвинения, ни проверки всего предыдущего этапа производства по делу, то, к примеру, прекращение уголовного дела, хочет этого законодатель или нет, всегда неразрывно связано с оценкой доказанности обвинения.

Если для решения вопроса о возможности рассмотрения дела судом с участием присяжных заседателей (п. 5 ч. 2 ст. 229 УПК РФ) достаточно разрешить лишь возможные возражения обвиняемых на подобный процессуальный порядок, а также возможные ходатайства сторон об исследовании допустимости оспоренных доказательств, то для решения об особом порядке судебного разбирательства (п. 4 ч. 2 ст. 229 УПК РФ; гл. 40 УПК РФ) вопрос об обоснованности обвинения является одним из центральных (ч. 2 ст. 316 УПК РФ).

Если оценка наличия оснований для возвращения дела прокурору по основаниям, предусмотренным пп. 1-2 ч. 1 ст. 237 УПК РФ, требует лишь проверки формального соблюдения соответствующих требований уголовно-процессуального законодательства (т. е. — законности), то для законного и обоснованного решения вопроса о возвращении дела прокурору по основанию п. 3 ч. 1 ст. 237 УПК РФ суд просто обязан войти в обсуждение фактической стороны обвинения по данному делу.

Таким образом, в отдельных процедурах проверки все также проявляют себя реальный предмет и пределы контроля суда, несмотря на все усилия законодателя по “реформированию” данного уголовно-процессуального института. Особенно это видно при прекращении уголовного дела в порядке ст. 239 УПК РФ. В основном нереабилитирующие основания подобного прекращения объективно требуют от суда не только формальной проверки законных условий и оснований для подобного прекращения дела, но и несомненной оценки доказанности самого обвинения.

Менее рельефно эта проблема проявляет себя в том случае, когда судья принимает решение о возвращении дела прокурору в связи с необходимостью составления обвинительного заключения по делу, направленному в суд с постановлением о применении принудительной меры медицинского характера (п. 3 ч. 1 ст. 237 УПК РФ). И дело здесь даже не в том, что в 5 суток, отведенных законом на составление названного акта (ч. 2 ст. 237 УПК РФ), в принципе невозможно устранить препятствия для рассмотрения дела в суде. Законодатель как то “забыл”, что, в соответствии с ч. 1 ст. 252 УПК РФ, разбирательство дела в суде происходит в отношении обвиняемого и лишь по предъявленному ему обвинению. Между тем по данной категории дел постановление о привлечении в качестве обвиняемого, как правило, не выносится; обвинение не предъявляется; дело поступает в суд с названным постановлением. В данной связи указанных 5-ти суток явно недостаточно для того, чтобы: а) составить названное постановление; предъявить его обвиняемому; допросить его по предъявленному обвинению; проверить версии и доводы обвиняемого, приводимые в свою защиту; б) ознакомить всех заинтересованных участников уголовного судопроизводства с материалами оконченного расследованием уголовного дела; удовлетворить их ходатайства, имеющие значение для дела; составить обвинительное заключение и направить его через прокурора в суд.

В рамках данной работы нас интересуют не эти “мелочи” спешного принятия нового УПК РФ, а все тот же вопрос о предмете и пределах проверки суда на данном этапе; вопрос о праве суда войти в оценку доказанности обвинения. И здесь ответ, как представляется, очевиден. Поскольку возвратить уголовное дело прокурору в названной ситуации можно только в том случае, если не установлен факт психического расстройства лица либо факт подобного расстройства не устраняет ответственности за содеянное, суд явно оценивает не столько законность предыдущего этапа производства по делу, сколько фактическую сторону обвинения. Правда, если при этом учесть, что за 5 дней данное дело вернуть судье все равно не удастся, то и в этом случае судья не предрешает своего вывода о виновности обвиняемого, так как вопрос о назначении данного дела к судебному разбирательству явно будет решаться уже в отдельном порядке и по общим правилам гл. 33-34 УПК РФ.

Таким образом, законодателю удалось в известной мере решить “проблему” недопустимой оценки судом фактической стороны обвинения при решении вопроса о назначении судебного заседания. Правда, фактически, “ценой” отказа от института судебного контроля за законностью предыдущего этапа по делу и обоснованностью внесения уголовного дела (иска) в суд. Наше уголовное судопроизводство уже “знакомо” с эффективностью такого подхода, с его сильными и слабыми сторонами. С 1 июля 2002 года он, в очередной раз, будет опробован судами федеральной судебной системы России и системой мировых судей. Поэтому именно судебная практика даст в итоге ответ как усилиям законодателя в этом вопросе, так и соответствию данного процессуального порядка тем целям и задачам, которые нашли свое отражение в Конституции РФ (ст. 2) и в нормах нового УПК РФ (ст. 6). В данной связи вопрос об оптимальной форме института контроля в названной стадии, как представляется, еще не “закрыт”.

Контактный телефон:
65-84-48 (раб.)
Ковтун Николай Николаевич

Copyright © 1994-2016 ООО "К-Пресс"