Черные дыры в Российском Законодательстве 2002'4

Home Поиск Издания Контакты k-press.ru


Продолжается подписка на наши издания! Вы не забыли подписаться?

Некоторые философские аспекты истины в уголовном процессе

Печников Г.А., к.ю.н., доцент, полковник милиции
Волгоградская академия МВД России

1. ДИАЛЕКТИКО-МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ОТРАЖЕНИЯ И ОБЪЕКТИВНАЯ ИСТИНА В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

Принцип отражения является исходным для теории познания; окружающий мир человек воспроизводит в своем мозгу не только посредством органов чувств, но и с помощью абстрактного мышления. Создавая понятия, теории, формируя научные законы в языке, он тем самым отражает объективно существующие законы. В этом смысле отражение означает то же самое, что и познание, тождественно ему. Человеческое мышление способно познать законы объективной действительности и раскрыть сущность явлений и вещей.

Проблема истины в уголовном процессе представляет собой частный случай применения положений теории познания к одной из многих разновидностей познавательной деятельности с учетом ее специфических особенностей.

Исходным научным положением об объективной истине в уголовном процессе должна быть теория отражения, согласно которой наши ощущения и представления являются слепками, снимками с действительности, в наших понятиях и суждениях находит свое отражение объективная действительность, наше мышление может познать действительность.

Истина есть соответствие наших представлений, мыслей объективной действительности. В сознании человека отражается объективная действительность, предметы, вещи, находящиеся вне восприятия, представления человека являются образами объективно существующих вещей.

"Трудности установления истины на предварительном следствии и в суде есть трудности практического, а не гносеологического свойства, в силу чего они, в принципе, преодолимы".

Принцип отражения объекта субъектом объективно необходим, поскольку в этом диалектическая взаимосвязь между познаваемым объектом и познающим субъектом. В этом основа объективного познания объекта. Причем если следователь, суд не прямо, не непосредственно воспринимают то, что случилось в объективной действительности, а опосредованно с помощью доказательств, тем не менее принцип отражения субъектом объекта все равно осуществляется, действует. В этом суть теории отражения. Отказ же от принципа отражения есть, на наш взгляд, ошибка, которая ведет всегда к субъективизму, агностицизму в теории и на практике, ведет к вероятной истине в уголовном процессе и, соответственно, к отказу от объективной истины.

Действительно, совокупность обстоятельств дела, составляющих предмет доказывания, представляет собой ту объективную реальность, которая познается в ходе уголовного судопроизводства в целях установления истины.

В гносеологическом познавательном плане эта реальность есть то, что служит предметом познания или объектом знания для следователя, прокурора, суда и всех других участников судопроизводства. "Поэтому, — как верно подчеркивает А. И. Трусов, — нельзя согласиться с попытками отдельных авторов трактовать предмет доказывания по уголовному делу как некие "конечные тезисы" (См., например, "Теория доказательств в советском уголовном процессе. М., 1973. С. 140) либо "образы определенных явлений действительности", подлежащие обоснованию, доказыванию (См.: Банин В. А. Гносеологическая и правовая природа предмета доказывания в советском уголовном процессе". Вып. 2. Уфа, 1975. С. 29.). Любые тезисы или образы действительности представляют собой не саму объективную реальность, а ее отражение в человеческом сознании, знания о ней. Обстоятельства же, подлежащие доказыванию суть сама объективная реальность, которую необходимо правильно отразить, правильно познать, чтобы установить истину".

Отход от принципа отражения наблюдается и в концепции Г. П. Корнева, поскольку за исходный, непосредственный объект познания им берется не объективная реальность, как таковая, не сами реальные предметы, явления, а "идеальная логическая модель объекта", которая является предметом познания. Тем самым Г.П.Корнев вопреки теории отражения воздвигает нечто субъективное в виде идеального (духовного) образования между реальным (материальным) объектом познания и познающим субъектом — "идеальную логическую модель объекта", т. е. по сути "идеальную (логическую) действительность", "особую мыслительную реальность" или "квазиреальность", которую (а не объективную реальность) познают следователь, судьи. В том же духе мыслят и авторы монографии "Состязательное правосудие", когда пишут о "юридической (правовой) реальности", намереваясь тем самым подчеркнуть специфику юридического познания как особого познания, способного, на их взгляд, привести лишь к "юридической истине". При этом отмечают, что "юридическое познание" носит вероятностный характер и ведет к вероятностной (правдоподобной) истине.

По сути, всю диалектико-материалистическую теорию отражения, объективную истину пытаются опровергнуть и таким простым доводом — противопоставлением: "из того, что в науке можно установить истину, не следует, что ее можно установить и в судопроизводстве".

В этой связи представляет интерес и позиция Г. П. Корнева о предмете доказывания по уголовному делу: "В гносеологическом аспекте доказывание есть особая разновидность познавательного процесса, где взаимодействие субъекта и объекта осуществляется преимущественно в идеальной сфере — в сознании субъекта. Субъект не может "работать" с реальными объектами — объективными по отношению к нему обстоятельствами (фактами) преступления и носителями доказательственной информации о них, т. е. объектом-целью и объектом-средствами, не совершив с ними преобразования из материального в идеальное, из вещественного в мысленное. Предмет доказывания в уголовно-процессуальном познании как раз и является идеальным заместителем реального объекта, его информационно-поисковой моделью, посредством которой и осуществляется установление обстоятельств и принятие юридических решений по делу.

Исходя из единства результата и процесса предмета познания вообще, аналогичное единство обнаруживается в предмете доказывания. К результативной форме предмета доказывания следует прежде всего отнести знания об обстоятельствах, подлежащих доказыванию. Кстати (продолжает Г. П. Корнев) важно отметить, что смысловое выражение "обстоятельства, подлежащие доказыванию" верно в том случае, если под обстоятельствами понимаются не реальные факты преступного деяния, а знания о них. Какой смысл доказывать то, что имело место в действительности, что произошло или происходит помимо воли и сознания познающего субъекта — ДВП ("субъект доказывания, ведущий процесс". — Г. П.). Доказывать преступление также бессмысленно, как и доказывать бытие вещей. Их познают, отображают в знаниях, и вот эти знания доказывают, обосновывают. Поэтому в гносеологическом смысле слова подлежат доказыванию знания об обстоятельствах преступления".

Как видим, в схеме такой гносеологии объект познания не отделен от субъекта, а, напротив, представлен в сознании субъекта, тогда как "отражение" в его диалектико-материалистическом понимании предполагает существование объекта независимого от сознания субъекта. При отражении мышление человека отражает, воспроизводит в понятиях, вне и независимо от сознания и воли, существующий предмет.

В противном случае субъект познает не реальный, независимо от него существующий объект, а, напротив, обосновывает доказательствами свои собственные субъективные представления, впечатления о данном объекте (обстоятельствах преступления).

А.П. Рыжаков также исследует вопрос об истине в уголовном процессе. Однако, отказавшись в своей концепции от принципа отражения, он тем самым, как представляется, отказывается и от объективной (предметной) истины и фактически отстаивает субъективную истину в уголовном судопроизводстве.

Рассмотрим характерные положения его концепции: "Истина в уголовном процессе, — пишет А. П. Рыжаков, — это и не деятельность, а значит, не "процесс отражения", не форма отражения действительности".

Сразу напрашивается такое возражение. Если истина в уголовном процессе "не форма отражения действительности", значит, тогда истина в процессе есть форма отражения субъективного представления следователя, судей о действительности. Своими последующими рассуждениями А. П. Рыжаков, по существу, подтверждает это. "Истина, — подчеркивает он, — не должна определяться через понятие отражения уже потому, что по своему направлению противоположна этому процессу. Последний происходит от исследуемого события к сведениям, от сведений к сознанию лица, производящего дознание, следователя, прокурора или судьи. Истина же, наоборот, "начинается" как бы от познающего. Пока у него нет знаний, ни о какой истине (конечно, не вообще, а применительно к осуществляемому им уголовному процессу) не может быть и речи. Но вот знания у компетентного должностного лица появились, и он приступает к процессу определения, соответствуют ли они объективной действительности или нет".

Действительно, здесь все представлено иначе, т. е. с точностью до наоборот, чем при процессе отражения. Но если знания идут не от объекта к субъекту, а наоборот, то, очевидно, "объективность" знаний закладывается не реальными объектами, существующими вне и независимо от воли и сознания субъекта, а самим субъектом по его субъективному усмотрению, впечатлению. Но в таком случае уже нельзя утверждать, что объект познания не зависит от сознания субъекта, и что истина не зависит от субъекта, его субъективного видения, усмотрения, убеждения. Значит, это не объективная, а субъективная истина. При таком подходе субъект познания непременно будет привносить, навязывать свой субъективизм объективной действительности, реальному объекту познания.

Однако объективное идет от вещей. Если не допускать, не признавать наличия в представлениях человека (субъекта познания) такого знания, которое не зависит ни от человека, ни от человечества, — значит отрицать объективную истину. "Возникает вопрос, — пишет А.П. Рыжаков, — возможно ли установить объективную истину? Истинность знаний констатируется посредством человеческого мышления опосредованно через внутреннее убеждение... Пока человечеству не известно иного средства установления истинности знаний, кроме как посредством внутреннего убеждения. Допустим, следователь располагает всего-навсего показаниями свидетеля, что подозреваемый входил в определенное время в подъезд дома, откуда совершена кража, объективной ли истиной он располагает? Даже если свидетель настолько уверенно дал показания, что у следователя сформировалось внутреннее убеждение о соответствии объективной действительности сообщенных ему сведений, все равно кто-нибудь может усомниться в объективности истины. Вот когда в распоряжении следователя, кроме того, будут и другие доказательства: изъятый с места происшествия отпечаток пальца руки подозреваемого, соответствующее заключение дактилоскопической экспертизы и протокол обыска, где зафиксирован факт обнаружения на квартире подозреваемого похищенных предметов, он может не только обладать, но и констатировать наличие в уголовном процессе объективной истины. В приведенном случае гарантией объективности истины выступает внутреннее убеждение следователя в том, что ни у кого, кто ознакомится с материалами уголовного дела (ни у прокурора, ни у суда), не может возникнуть сомнения, был или нет подозреваемый в помещении, откуда совершена кража. Аналогичным образом должна строиться оценка объективности истины применительно к любому обстоятельству, подлежащему доказыванию по делу".

В данной концепции внутреннее убеждение следователя рассматривается не как критерий оценки доказательств, а как гарантия объективной истины. Следователь, иначе говоря, должен иметь твердое внутреннее убеждение насчет того, что всех, кто ознакомится с материалами расследованного им дела, он несомненно убедит в том, что сам считает истиной, и никто не усомнится в "объективности" установленной им истины.

Как представляется, здесь главным оказывается внутреннее убеждение следователя, а не объективная истина. На наш взгляд, здесь изложена все-таки концепция субъективной (юридической) истины, а не объективной.

Другой автор, А. Р. Белкин, касаясь вопроса о характере истины в уголовном процессе сначала, на наш взгляд, верно пишет, что "истина в уголовном судопроизводстве может считаться абсолютной, если исходить из задач доказывания, когда требуется установить не бесконечное многообразие сторон, свойств, признаков и тому подобных фактов, явлений, а лишь то, что диктует закон, когда познание этих фактов явлений ограничивается лишь тем, что и как требует предмет доказывания".

Однако в своем дальнейшем рассуждении А. Р. Белкин встает на позицию, что по делу достигается лишь "практическая достоверность", т. е. вероятная истина. Вот как выглядит его итоговый вывод: "Обоснованием внутреннего убеждения субъекта доказывания о достижении объективной истины по делу служат суждения, имеющие характер как абсолютных истин, так и истин практически достоверных. Именно последние в конечном счете определяют характер истины по делу".

А. Р. Белкин исходит из того, что косвенное доказательство (улика), в сущности, само по себе связано с предметом доказывания лишь вероятными связями. А сумма вероятностей не образует достоверности. Поскольку суждение об объективной связи всех улик с событием преступления рассматривается как вероятностное, его достоверность доказывается путем опровержения противоположного ему допущения о случайном совпадении этих улик. Практическая невероятность случайного совпадения большого числа разнообразных по характеру улик делает это знание практически достоверным. "Практическая невероятность" и влечет "практическую достоверность" (т. е. высокую степень вероятности).

При этом сглаживание различий между объективной и вероятной истиной происходит путем презюмирования, исходя из так называемого здравого смысла и житейского опыта. Вот как об этом пишет А. Р. Белкин: "... В процессе расследования и судебного разбирательства никто не занимается доказыванием невероятности случайного совпадения совокупности улик. Вывод о такой невероятности как бы презюмируется, исходя из так называемого здравого смысла и житейского опыта".

Объективная истина в уголовном процессе — достаточно сложное понятие, чтобы судить о ее характере сквозь призму одних только косвенных доказательств (как это делает А. Р. Белкин). К истине следует подходить шире, а именно системно, не ограничиваясь одними косвенными доказательствами, при этом, трактуя их лишь как носителей вероятностного знания, необходимо брать косвенные доказательства в неразрывной связи с прямыми доказательствами и объективной реальностью и объективной истиной как целью доказывания.

Системный подход обязывает нас сделать вывод о том, что косвенные доказательства, поскольку они отражают объективную реальность, заключают в себе частицу, крупицу объективной истины. Системный подход, т. е. подход с позиции объективной истины, не позволяет рассматривать косвенные доказательства как носители вероятностного знания, но напротив, знания необходимого объективного, достоверного (если это, конечно, не мнимое, а действительное косвенное доказательство) в отличие от фактических презумпций, которые всегда вероятностны, поскольку не конкретны, а представляют собой типичные опытные обобщения — "так обычно бывает на практике".

Не версия следователя должна обусловливать взаимосвязь между косвенными доказательствами, а их системная совокупность как адекватное, объективное отражение реальных фактов, событий, имевших место в действительности, которая объективно, необходимо доказательственна и свидетельствует о достоверности познания, об объективной истине по делу. Системное количество косвенных доказательств переходит в качественную достоверность, в истинность (а не остается лишь вероятностным знанием). Сам диалектический переход количественных изменений в качество (в качественную достоверность, истинность) в системе косвенных доказательств высвечивает нам именно объективную, действительную, предметную взаимосвязь между данными доказательствами и указывает на истинность познания в уголовном процессе.

Объективная истина не может быть версией или существовать в виде версии, хотя бы потому, что объективная истина включает в себя диалектический процесс познания, т. е. движения от незнания к знанию, а версия — это типичное опытное предположение, догадка, в ней заключено вероятностное, проблематическое знание, она вероятно объясняет случившееся. Объективная истина как адекватное, точное знание о предмете познания есть результат исследования всестороннего, полного и объективного и, соответственно, заключает в себе качественно отличное от следственной версии знание. Утверждать же об истинности конкретной версии по делу прежде объективного и полного исследования теоретически неверно, на наш взгляд, поскольку только после установления объективной истины можно достоверно заключить и констатировать, что данная выдвинутая по делу версия оказалась правильной. Лишь с позиции объективной истины можно подходить и определять следственную версию, а не наоборот. Следователь должен выдвигать все возможные по делу версии и их отрабатывать, исследовать, выводить необходимые следствия и объективно проверять их. Безусловно ценно поисковое, эвристическое значение следственных версий. Они придают определенную смысловую направленность в работе следователя, помогают обнаружить доказательства и др. Однако если следователь примется смотреть на объективную истину по уголовному делу сквозь призму версии, то он легко может встать на позицию, что версия и есть истина, и начнет заниматься односторонним, тенденциозным подбором доказательств, подкрепляющих ту версию, которая покажется ему наиболее правдоподобной, "единственно верной", т. е. станет заниматься не исследованием, не объективной проверкой всех возможных версий, не установлением, не доказыванием объективной истины, а доказыванием своей версии, и тем самым отождествит праводоподобие, вероятностность с объективной истиной по делу. Не объективная истина, а практическое обоснование, подтверждение, удостоверение соответствующими доказательствами версии, представляющейся следователю наиболее правдоподобной, или "интерпретации в языке версии всех обстоятельств дела", становится тогда целью предварительного следствия. Происходит подмена понятия. Следователь навязывает участникам процесса свою версию, представляя ее как истину. Но объективная истина — не версия. Объективная истина не может зависеть от следственной версии. Знания по конкретному делу следователю, суду дают объективные доказательства, а не версия.

Версия всегда вероятностна, она атрибут вероятностной истины, а вероятная истина, соответственно, не выходит за пределы версии. Следовательно, истина действительно может существовать в виде версии, если эта истина вероятная, но не объективная.

Может ли версия стать достоверностью? На наш взгляд, не может. Поэтому нам трудно согласиться с выводом, что "подтвердившаяся версия перестает в строгом смысле слова быть версией, она становится достоверным знанием о существенных обстоятельствах расследуемого преступления". Как представляется, в соответствии с теорией отражения версия никогда не может преобразоваться и стать достоверным знанием. Версия всегда останется версией, т. е. типичным предположением, вероятностным объяснением того, что произошло в действительности.

Вообще следует иметь в виду, что диалектический процесс отражения протекает не путем прохода от вероятности к достоверности, а как уже отмечалось, от незнания к знанию, от неполного, неточного знания к более полному и точному. Объективная истина и есть действительно адекватное знание об обстоятельствах преступления. Налицо диалектическая борьба противоположностей — незнания и знания, возможность перехода между ними в процессе познания объективной истины. И то, что следователь познал на пути к объективной истине (например, к моменту привлечения лица в качестве обвиняемого), несет в себе идею еще до конца непознанного, но, безусловно, познаваемого, т. е. относительную истину, которую необходимо рассматривать в неразрывной, органической взаимосвязи с абсолютной истиной по уголовному делу. И относительные истины, и абсолютная истина — это все суть одна объективная истина. Относительные истины содержат в себе крупицы абсолютной истины.

Когда мы говорим о "правдоподобной" или "презюмированной" истине, о "формальной", "юридической" истине или возможности достижения по уголовному делу лишь "практической достоверности", то речь идет все о той же вероятной истине, которую необходимо четко отличать от объективной истины, не затушевывать ни в коем случае различия между ними.

Вероятная истина основана на количественном исчислении, на элементах наличного обыденного опыта, за пределы которого, с позиции вероятностного подхода, выход не допустим.

В основе вероятной истины лежит применение "правдоподобных суждений", "полуколичественных понятий", "фактических презумпций".

Система объективной истины и система вероятной истины — это разные уголовно-процессуальные системы.

Первая требует объективности в исследовании и исключает субъективизм. Вторая предполагает субъективную "интерпретацию событий и фактов".

В основе гносеологии объективной истины, как уже отмечалось, лежит диалектико-материалистическая посылка о принципиальной познаваемости объективной действительности (преступных деяний) и требование точности, безошибочности, достоверности в выводах следствия и суда. Вероятная же истина так или иначе содержит в себе вероятностную неопределенность, поскольку субъективный момент предположительности в выводах следствия и суда при вероятной истине не устраняется. Вероятная истина менее требовательна, чем объективная истина, и допускает "право на ошибку". По сути, в вероятностной истине как таковой заложена и вероятность ошибки. Такая истина может назвать иногда невиновного виновным и наоборот. В вероятной истине подобная ошибка по-своему оправдывается в силу приемлемости самого "права на ошибку".

Логика "правдоподобных умозаключений", т. е. что поддается количественному исчислению, а значит, компьютерной, машинной обработке, остается на уровне непосредственного знания и дальше этого правдоподобия или вероятностного не идет. При этом игнорируются индивидуальные особенности дела. Все рассматривается сквозь призму вероятных, правдоподобных суждений, т. е. шаблонных, типичных решений. Однако при расследовании требуется "не логика правдоподобных умозаключений, а логика истинного вывода из истинных посылок".

Чаще всего ошибки следователя встречаются как раз там, где следствие основывается на наиболее правдоподобном, бросающемся в глаза, лежащем на поверхности, упуская действительно важное и существенное. Необходимы индивидуальный подход, а не шаблон, разум (мышление), объективное исследование, а не машинная программа компьютера.

Критикуя концепцию использования вероятностной логики при расследовании и разрешении уголовных дел, М. С. Строгович приводит такие примеры А. А. Эйсмана: "Гражданин Н. был на месте происшествия, следовательно, правдоподобно, что он взломал сейф". Или: "Гражданин Н.. не ночевал дома, следовательно, правдоподобно, что он участвовал в ночном налете на магазин". "Правдоподобности, как легко увидеть, — заключает М.С. Строгович, — таковы, что они дают повод подозревать кого угодно и в чем угодно".

Вероятная истина требует также формализации уголовного судопроизводства, формализации доказательств, формальной истины. Требует, в частности, относиться к собственному признанию обвиняемого, как к главному доказательству по делу. Отсюда вполне допускает "сделки о признании вины". Подобным "сделкам" в настоящее время придается актуальное значение. Предлагается узаконить "сделки".

Объективная истина требует объективного подхода, установления объективных связей между реальными предметами, явлениями, доказательствами.

Вероятная истина требует вероятностного подхода, формальной логики, ограничивается формально-логическими и правдоподобными связями между доказательствами.

Вероятная истина — это также "юридическая истина". В настоящее время в уголовно-процессуальной науке наметилась тенденция к сведению познавательных усилии следствия и суда именно к "юридической истине". Но "юридическая истина" не есть объективная (предметная) истина, а есть формальная истина, для которой характерна констатация формальной доказанности, обоснованности виновности обвиняемого имеющимися в деле материалами.

Однако отражает ли эта "доказанность" подлинное положение дел и виновен ли в действительности обвиняемый — этот вопрос юридической истиной не ставится. Юридически верно — и точка. В самом деле, если следователь не ищет объективную истину, то он будет заботиться лишь о юридической, формальной обоснованности, убедительности предъявленного обвинения, довольствуясь лишь юридической, а не объективной (предметной) правильностью. Это путь в субъективизм, отказ от подлинной объективности.

В чем суть "юридической истины"? В том, что ее сторонники отрывают юридическое от фактического. Юридически значимую мысль отрывают от реальной действительности, и она лишается своей необходимой объективной опоры. Все сводится к формально-юридической правильности, формально-логической согласованности. Словом, все сводится к форме, а содержание, по сути, игнорируется.

Напротив, объективной истине (в отличие от юридической истины) можно дать и такое определение: объективная истина — это диалектическое единство формы и сущности.

В этом плане обращает на себя внимание статья 6 Проекта УПК РФ 1997 г., принятого Государственной Думой в первом чтении, в соответствии с которой: "Задачами уголовного процесса являются обеспечение строгого соблюдения установленного порядка производства по уголовным делам и процессуальных норм...".

Как представляется в данных "задачах", наблюдается абсолютизация процессуальных форм. Форма приобретает самодовлеющее, самостоятельное звучание и значение. Форма ради формы. Ведь это тавтология. Однако задачи уголовного процесса не должны содержать тавтологию. Целью усилий органов предварительного расследования и суда должна быть объективная истина. Соблюдение процессуального порядка и форм не должно быть самоцелью, поскольку тогда меняется ориентация задач уголовного судопроизводства в сторону юридической (формальной) истины". Соблюдение процессуальной формы должно быть необходимым условием, средством достижения объективной истины по уголовным делам. Нельзя цель заменить средствами.

Известно выражение: "Истина — это продукт судоговорения". В данной формуле также заключена идея юридической истины.

С позиции диалектико-материалистической теории отражения объективной истины реальные факты существуют независимо от сознания, ощущения, опыта, психики юриста (следователя, судьи) и человечества вообще. Однако когда стоят на позиции "юридической (вероятной) истины", то мыслят иначе: "факты именно таковы, как он (судья. — Г. П.) их "видит".

При подходе с позиции "юридической истины" не реальные факты определяют, обусловливают квалификацию, а, наоборот, те схемы юридических фактов, которые заданы в гипотезах норм. Значит выбор нормы предшествует квалификации фактов и предопределяет ее. При этом исходят из следующего: "Чтобы "запустить" силлогический механизм нормы, дающий определенный "индивидуализированный" результат (санкцию), необходимо отождествить данную в правовой норме схему юридического факта с реальным фактом или их совокупностью. При этом процедура отождествления двух по данной "картине" противоположностей никак не контролируется: просто в один прекрасный момент реальные факты "оборачиваются" юридическим фактом".

При таком подходе говорить о существовании реальных фактов независимо от "юридических фактов", независимо от квалификации, естественно, не приходится.

Весьма примечательно и характерно, что при отказе в уголовном процессе от объективной истины в интересах "юридической (вероятной ) истины" квалификацию деяний следователем оценивают не с точки зрения достоверности, объективной точности, а исходят и признают релятивизм юридической квалификации, т. е. условность юридической квалификации, что означает, по существу, простор для субъективизма следователя, судьи. Помните: факты именно таковы, как он их "видит".

В этом также проявляется все та же неопределенность, органически присущая вероятной (юридической) истине вообще.

Вероятная истина — это также и презюмированная истина (истина, основывающаяся на опытном знании фактических презумпций). Презумпция есть обычно наблюдаемое опытное обобщение — так бывает, как правило, в схожих, типичных ситуациях. Но в реальной жизни возможны исключения, а именно неподтверждение презумпций в конкретном случае. Другими словами, фактическая презумпция по своей природе всегда вероятностна. Это предположение, основанное на вероятности. Фактические презумпции годны для выдвижения следственных версий по уголовному делу. Однако их нельзя отождествлять с объективной истиной в силу вероятности презюмированного знания.

Презумпция всегда стремится предварить, предвосхитить выводы исследования. Вообще анализ теории и практики свидетельствует о правомерности и необходимости различать два типа уголовного процесса (предварительного следствия):

1) презюмированный, при котором абсолютизируется значимость фактических презумпций, а также "правдоподобных суждений", "полуколичественных понятий", формально-логических приемов доказывания (типа "способом от противного");

2) исследовательский, исключающий, соответственно, презюмирование, которое, по своей сути, так или иначе сводится к презюмированию виновности обвиняемого в уголовном процессе, несмотря на всевозможное разнообразие фактических презумпций.

Для установления объективной истины необходим исследовательский тип процесса. Без объективного, полного и всестороннего исследования нет объективной истины. Презюмированный же тип процесса ведет к "свертыванию" исследования и, как следствие этого, к формализации уголовного судопроизводства. Исследовательский тип следствия тяготеет к диалектике, а презюмированный — к правилам и приемам формальной логики.

Обычно наблюдаемые и повторяющиеся на практике явления приобретают характер фактических презумпций. Например, обвиняемый, признающий свою вину, как правило, говорит правду; признание обвиняемого — это главное доказательство; обвиняемый обычно виновен; следствие не ошибается и т. п. Презумпциями начинают руководствоваться.

В той или иной научной концепции может и не быть слова "презумпция", тем не менее сама концепция, как оказывается, тяготеет именно к презюмированному подходу. К примеру, когда уголовно-процессуальным отношениям отводится лишь второстепенная, служебная роль, уголовно-правовые отношения приобретают предопределяющее значение, что неизбежно ведет к отождествлению обвиняемого с виновным, к стиранию различий между мерами пресечения в уголовном процессе и уголовным наказанием.

Виновность обвиняемого (подозреваемого) необходимо доказывать, а не презюмировать.

Таким образом, объективная истина требует объективного исследования. Вероятная истина предполагает презюмирование.

Логика теории отражения позволяет сделать такой вывод. Процесс познания истины по уголовному делу движется по спирали (спиралевидными кругами): от явления к сущности, от сущности первого порядка к сущности второго порядка и т. д. Первый виток спирали познания истины следователь делает на стадии возбуждения уголовного дела, где по поступившему заявлению или сообщению проводит предусмотренное законом исследование (может истребовать необходимые материалы, получить объяснения ст. 109 УПК) и при наличии достаточных данных, указывающих на признаки преступления, возбуждает уголовное дело. Второй познавательный (исследовательский) виток в данном процессе, и соответственно, более глубокий, более существенный, следователь выполняет при привлечении лица в качестве обвиняемого, когда собраны для этого достаточные доказательства. И третий, окончательный виток на спирали познания истины следователь завершает составлением обвинительного заключения, когда все обстоятельства, входящие в предмет доказывания по уголовному делу, достоверно установлены, доказательства собраны, систематизированы и оценены. То есть следователь констатирует установление объективной истины по делу на предварительном следствии.

Что касается суда, то он осуществляет свой самостоятельный виток познания истины, проводит свое исследование и выносит приговор по делу. "То, что для предварительного следствия представляет итог, для суда — только исходный пункт исследования".

2. ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ОБЪЕКТИВНОЙ ИСТИНЫ В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

Любой универсальный закон развития объективного и духовного мира в определенном смысле является вместе с тем и законом познания: любой закон, отражая то, что есть в действительности, указывает также и на то, как следует правильно мыслить о соответствующей области действительности. Это означает единство диалектики, логики и теории познания. При этом диалектическая теория познания основывается на признании объективной реальности, без которой познание является бессмысленной фикцией. Нельзя отделять объективную истину от действительности, а действительность от объективной истины.

Противоречия диалектические движут, развивают. Об этом наглядно свидетельствуют окружающие нас вещи, события. Так, мы ясно видим белую точку, поставленную мелом на черной доске. Точно так же и буквы русского алфавита фактически вступают друг с другом в диалектическое противоречие, поскольку каждая из букв имеет свое собственное обозначение и свое звучание, благодаря чему мы можем читать слова и книги.

В уголовном деле вероятностные выводы, вероятная истина неприемлемы с точки зрения диалектики — необходима четкость достоверности (объективной достоверности).

В настоящее время, на наш взгляд, происходит отход от научного подхода, с которым мы неразрывно связываем материалистическую диалектику (диалектику как логику и теорию познания). Взамен ее ставится позитивизм (разновидностью которого является прагматизм), который отрицает объективные закономерности, диалектику, объективную истину, недооценивает теорию и абсолютизирует практику, практический подход. Крен в сторону прагматизма наблюдается и в сфере российского уголовного процесса, поскольку в юридической литературе начинают говорить о необходимости нового "юридического мышления" и "юридического познания", которые не позволяли бы ориентироваться на истину. Объективную (материальную) истину называют фикцией; предварительное следствие, работу следователя связывают не с истиной и презумпцией невиновности, а с презюмированием виновности подозреваемого.

Важнейшим требованием диалектики является требование наличия четких различий между предметами и между их понятиями. Это верный признак истинного понимания сущности окружающего нас мира. Тогда как неопределенность, расплывчатость не развивает, а затушевывает, сглаживает суть вещей, явлений, их диалектическую сущность. В тумане такой антидиалектической неопределенности невозможно по-настоящему отличить добро от зла, истину от заблуждения, невиновного от виновного и т. п. И, соответственно, легче скрыть отступления от закона.

Предметы, вещи, факты говорят сами за себя, объективно информируют. Так, установленный экспертом отпечаток пальца Иванова точно указывает на Иванова, а отпечаток Петрова, соответственно, на Петрова. Напротив, "интерпретация" событий и фактов предметно не информативна. Нельзя объективное подменять субъективным. "Интерпретировать" события и факты — значит искажать их. Но в том то и дело, что сторонники "интерпретации" исходят из того, что невозможно познать точно события и факты. Отсюда "интерпретация" личных ощущении, впечатлений следователя, судьи в правдоподобную систему. По принципу мы познаем не материю, а свои субъективные ощущения, впечатления, мы не хотим выходить "за пределы опыта", для нас чувственное представление и есть вне нас существующая действительность. Это и есть агностицизм, отказ от объективной истины.

Мы исходим из того, что объективная истина имеет диалектический характер. Действительно, если существующая вне сознания человека объективная реальность — окружающий мир — устроена диалектически, развивается по диалектическим законам, то и объективная истина как знание, отражающее объективную реальность, как соответствие знания объекту не может не носить диалектического характера.

В частности, диалектически важен вопрос: довольствоваться ли "непосредственно данным" знанием или требуется и "опосредованное" знание, связанное с проникновением в саму сущность изучаемого объекта в процессе познания объективной истины.

Так, фактические презумпции относятся к сфере чувственного восприятия, ощущения, привычного опыта. Но было бы ошибкой ограничиваться представлением об истине эмпирической стороной, поскольку за явлением (за непосредственно данным) скрыта сущность, внутренне необходимое предмета, вещи. Познание же сущности возможно только с помощью мышления, исследования (мышление от исследования неотделимо), т. е. в результате опосредствования, опосредствованного знания. "В размышлении обнаруживается истинная природа вещей". Без опосредствования истины не установить. Одного непосредственного знания недостаточно. Непосредственно данное должно быть опосредствовано мышлением, исследованием. Гегель отмечал, что человек не удовлетворяется одним лишь знакомством с явлением, одним лишь чувственным явлением, он хочет знать, что скрывается за последним, что оно собой представляет, хочет его постигнуть. Мы поэтому размышляем, стремимся узнать причину как нечто отличное от явления как такового, стремимся узнать внутреннее в его отличии от лишь внешнего. Истина есть "согласие между мыслью и вещью".

Как отметил С. Л. Рубинштейн, "Позитивизм, отождествляющий бытие с данностью, устраняющий все конструктивные элементы знания и сводящий познание к чистому описанию, несовместим с исследованием, которое никогда не есть приятие данного, а наоборот, преодоление данного, установленного до исследования, во имя новых результатов исследования".

Односторонняя абсолютизация сферы чувственного, опытного (а именно такое и характерно для презюмированного подхода) неизбежно принижает, ограничивает необходимую роль мышления, конкретного исследования в установлении объективной истины. В результате происходит разрыв связи между непосредственностью и опосредствованием. Однако эта связь необходима.

Гегель, подчеркивая недостаточность обыденного представления об истине, в котором значение мышления не глубоко понято, так подходит к вопросу об объективной истине: "Под истиной понимают прежде всего то, что я знаю как нечто существует. Это, однако, истина лишь по отношению к сознанию, или формальная истина, это — голая правильность. Истина же в более глубоком смысле состоит, напротив, в том, что объективность тождественна с понятием". Об этом-то более глубоком смысле истины идет речь, когда мы говорим, например, об истинном друге и понимаем под этим такого друга, способ действия которого соответствует понятию дружбы, точно так же мы говорим об истинном произведении искусства. Неистинное означает в этих выражениях несоответствующее самому себе. Это более глубокое понимание истины в равной степени относится и к решениям следователя и суда. Поэтому вполне обоснованно ставить вопрос об истинности возбуждения уголовного дела, истинности привлечения лица в качестве обвиняемого, истинности квалификации содеянного, истинности обвинительного заключения и приговора суда.

Нередко истину по уголовному делу стремятся ограничить односложным, однозначным смыслом. И в этом видится существенная ошибка в подходе, односторонность, неполнота характеристики объективной истины, в силу сложности самого предмета исследования. Истина в уголовном процессе многогранна.

Можно выделить такие основные диалектические черты объективной истины в уголовном процессе.

Во-первых, истина по уголовному делу — это процесс: процесс развития, углубления знания, процесс исследования. Без исследования нет объективной истины по делу. Все то, что сдерживает объективное исследование (например, фактические презумпции, презюмированный подход), — это неистинный подход. В этом плане следует делить процесс на исследовательский и презюмированный (т. е. неисследовательский). При опоре на фактические презумпции, логику презюмированного подхода следователь руководствуется тем, что встречается чаще всего, — определенным "готовым знанием". Но тогда, в ходе расследования дела, следователь перестает по-настоящему думать и активно вести исследовательский поиск истины, а применяет презюмированную установку "готового знания", руководствуясь ею, как программой своих действий, тенденциозной программой, уподобляясь при этом роботу, применяющему жесткий алгоритм из заранее заданной программы, вместо объективного и полного исследования. Объективная истина конкретна. Презумпция абстрактна. В расследовании, воспринимаемом сквозь призму презумпции, количественный подход заслоняет качественные характеристики, формальная сторона отрывается от содержательной. Любое решение следователя на предварительном дознании должно быть всегда основано на предшествующем ему исследовании.

Во-вторых, объективная истина — это тождество, согласие, совпадение мысли с объектом; равенство между понятием (в частности, каким-то решением следователя) и тем действительным, к чему оно относится, что выражает, означает. Действительное положение вещей должно соответствовать истинному решению следователя. Истинное решение всегда соответствует своему назначению. Сущность предмета, вещи, явления должна согласовываться, быть адекватной понятию, которое ее выражает. В этом, кстати, состоит гносеологическая и методологическая идея способности мышления человека постигнуть сущность вещей, познать "вещь в себе", идея тождества бытия и мышления (тождества законов природы, общества, и человеческого мышления), единство объекта и субъекта в их диалектическом развитии.

Объективное идет от вещей. Мысль должна согласовываться с предметом, вещью, их сущностью. В этом смысле можно говорить о тождестве формы и содержания и правомерно ставить вопрос об истинном золоте (в отличие от фальшивого), истинном друге и т. д., а применительно к уголовному процессу — об истинном возбуждении уголовного дела, истинном привлечении лица в качестве обвиняемого, истинном или неистинном обвиняемом, истинном обвинительном заключении по делу, истинном приговоре суда (обвинительном или оправдательном), когда решение следователя по делу отвечает сущности вещей, действительным, объективным обстоятельствам дела, когда, выражаясь языком Гегеля, достигается равенство знания с его субстанцией, достигается истинное знание. И такое равенство, тождество достигается исследованием. Поэтому мы и можем рассматривать объективную истину целью уголовного процесса.

В-третьих, объективная истина по уголовному делу, кроме того, есть с и с т е м а, истина носит системный характер. Система — это истинная форма, в которой может существовать истина по делу. Система есть такая организация целого, в которой нет целого без частей, его составляющих, и нет этих последних вне целого. Истина есть нечто целое. Ни одна из сторон истины, взятая сама по себе, не может претендовать на целое, на истинность. Только совокупность всех сторон и элементов дает истину. "Вообще, части целого, безусловно, отличны от самого целого, но тем не менее целое есть то новое качество, в котором все составляющие его отдельные качества совпадают в общей нераздельности". Системность объективной истины означает, что объективная истина по уголовному делу не только цель, но и принцип. Ведь, двигаясь неистинным путем (в частности, необъективным, тенденциозным расследованием, обвинительным уклоном), к истинному результату прийти нельзя. Однако истину по делу иногда сводят лишь к одному результату.

К диалектическим сторонам истины в уголовном процессе относятся:

Эти исходные начала уголовного процесса следует неуклонно развивать, обогащать, совершенствовать, а не "свертывать" их на практике и в теории. Нельзя отказаться от вышеназванных положении, не отказавшись от объективной истины по делу, и наоборот, разумеется. Альтернатива здесь жесткая: либо объективная истина (а значит, четкость, ясность, категоричность, достоверность судебно-следственных выводов и формулировок, объективность в исследовании обстоятельств дела), либо вероятностная неопределенность, "система ограниченных целей" (например, добиться признания обвиняемого), односторонность, предвзятость, необъективность в исследовании.

Истину можно также определить через свою противоположность: истина это то, что не есть заблуждение. С позиции теории отражения истина отражает то, что есть в объекте. По сути, это определение также заключает в себе диалектическое противоречие, которое высвечивает нам сущностную диалектическую связь между объектом познания и истиной, т. е. точным, адекватным знанием об этом объекте. Именно данного реального объекта, а не чего-то другого. Поэтому, как уже отмечалось, нельзя допускать существования какого-то "идеального" объекта между реальным объектом и истиной. Например, в виде "юридической реальности". В противном случае вместо объективной истины мы получим лишь "юридическую" (вероятную) истину, откажемся от реального познания.

Диалектичность объективной истины означает доведение воспринимаемых предметов, явлений до остроты антиномии (четкой фиксации реальных противоположностей), благодаря чему открывается эвристический (верно ориентирующий логику исследования) смысл, устраняются возможные случайности, неясности, неопределенности. Только тогда будет проявляться подлинная сущность воспринимаемых предметов, явлений, событий и они будут точно представлены в материалах уголовного дела. Объективная истина белое называет белым, а черное — черным. Присущая объективной истине антиномическая острота постановки вопроса требует четко отличать виновного от невиновного, требует устранения каких-либо предположений, сомнений, неясностей из дела.

Итак, диалектические противоречия движут, развивают. И необходимо эти реальные, действительные противоречия выявлять как можно отчетливее, яснее и точнее, а не сглаживать, не затушевывать их. Именно к этому должен стремиться следователь. Необходимо заострять, оттенять "детали" происшествия, и они укажут на истину. Такую же четкость и определенность должны иметь и все материалы уголовного дела, включая, соответственно, и сам текст, выражения процессуальных документов и следственные выводы по делу. Четко и ясно должны быть выражены как обвинительные, так и оправдательные доказательства, в частности, алиби обвиняемого, если таковое имеется в действительности. Смутность, неясность, неопределенность и сомнительность доказательств не доказательственны, не информативны по своей сути. Такими "доказательствами" невозможно по-настоящему установить виновность и изобличить лицо в преступлении.

При диалектическом подходе следователь, начав производство по делу, не должен "бросать" исследования. Необходимо держать себя в творческом напряжении, чтобы постоянно ощущать все нюансы, детали дела и не терять нити расследования. Ему следует все время поддерживать непрерывность в работе по делу (как ни парадоксально это звучит при обычно значительной нагрузке следователей), чтобы не утратить путь объективного познания, не "зациклиться" на одной версии, не оставлять непознанными обстоятельства, без которых не может быть воссоздана подлинная картина преступления. Перерывы в работе, конечно, нужны, тем не менее и принцип непрерывости расследования дела следует стремиться соблюдать (речь идет о сохранении творческой работы мысли следователя по расследуемому делу). В этом залог объективного расследования.

Диалектика обнаруживает себя и в четком разграничении уголовно-правовых и уголовно-процессуальных правоотношений. В этом гарантия самостоятельности процесса, а значит, и объективного расследования и разрешения уголовных дел. Напротив, стирание, затушевывание различий между данными правоотношениями недиалектично (ненаучно) и ведет к тому, что отношения уголовной ответственности, налагаемой государством в качестве наказания на лицо, виновное в совершении преступления (преступника), начинают реализовываться уже на предварительном следствии, еще до приговора суда. Обвиняемый отождествляется с виновным, виновность его презюмируется, а меры пресечения рассматриваются как элемент уголовной ответственности.

Нельзя считать (как некоторые авторы) уголовный процесс лишь формой, соответствующей содержанию материального права, и что процессуальные отношения являются вторичными, производными от отношений материально-правовых.

В то же время, несмотря на взаимосвязь, уголовное право и уголовный процесс регулируют различные отношения. Поэтому-то уголовный процесс не такая форма, которая не имеет своего собственного, присущего ей содержания, опирающегося на содержание всего уголовно-процессуального права. Реализация уголовно-правовых отношений возможна лишь по реализации уголовно-процессуальных. Иными словами, "если не доказано правонарушение, нельзя утверждать о его существовании". Чтобы государство могло возложить на лицо, совершившее преступление, уголовную ответственность и в связи с этим применить к нему наказание, необходимо установить это лицо, доказать его вину в совершении преступления в ходе предварительного следствия и судебного разбирательства.

Внедрение в практическую деятельность взгляда на меры пресечения как на элемент уголовной ответственности способствует предвзятому, необъективному отношению, формированию у следователя, прокурора, суда неправильного убеждения в виновности обвиняемого или определению ему несправедливо строгого наказания в тех случаях, когда он к этому времени был заключен под стражу. Таким образом, принцип диалектики требует от уголовно-правовых и уголовно-процессуальных правоотношений определенного различия.

Диалектическое противоречие можно обнаружить и в принципе презумпции невиновности. С одной стороны, лицу предъявлено обвинение в преступлении, а с другой — в соответствии с презумпцией невиновности, обвиняемый считается невиновным, пока его виновность не будет доказана.

Однако иногда это необходимое, объективное противоречие пытаются устранить, сгладить и тем самым отступают от презумпции невиновности. Например, В. Д. Арсеньев утверждает, что до приговора суда обвиняемый — еще не виновный, но уже "не невиновный", он занимает между виновным и невиновным "промежуточное положение".

По сути, аналогична позиция и у А. П. Гуляева при определении им названного принципа: "обвиняемый не считается виновным, пока его виновность не доказана в установленном законом порядке". Однако в этой формуле нет утверждения о невиновности обвиняемого, а значит, нет и презумпции невиновности, поскольку, вопреки презумпции невиновности, обвиняемый уже не может считаться невиновным. Ведь он занимает вышеупомянутое "промежуточное положение" между виновным и невиновным.

Тем самым диалектическое противоречие устраняется путем отказа от презумпции невиновности. Выходит, следователю в таком случае остается лишь подтвердить обвинительными доказательствами предъявленное им обвинение. В итоге вместо объективного исследования получаем предвзятый, односторонний, обвинительный уклон.

Подчеркивая ошибочность подобного подхода, М. С. Строгович обоснованно заметил, что "промежуточное положение между виновным и невиновным вообще не существует, поскольку обвиняемый либо виновен, либо невиновен. Именно это и должен решить суд".

Вот как подчеркнул важность принципа презумпции невиновности в уголовном процессе Генеральный прокурор РФ Владимир Устинов: "Ведь задача следователя добывать и оценивать доказательства, устанавливать истину... Я категорически против того, чтобы вешать ярлыки, когда вина не доказана в установленном законом порядке. На то и существует понятие презумпция невиновности. Если мы пойдем по другому пути, то очень скоро скатимся до опасной категории объективного вменения".

Диалектика требует также точного соблюдения процессуального статуса участника уголовного процесса. В частности, это означает, что нельзя допрашивать лицо по форме как свидетеля (предупреждая об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от дачи показаний), а по существу как обвиняемого (подозреваемого), при этом требуя отвечать на вопросы, инкриминирующие его в совершении конкретного преступления. К тому же нельзя оставлять без ознакомления и разъяснения ст. 51 Конституции РФ о праве допрашиваемого не свидетельствовать против самого себя, а также близких родственников.

Диалектически также недопустимо стирать, затушевывать различие между такими участниками процесса, как эксперт и специалист. Специалист ни при каких обстоятельствах не должен превращаться в эксперта и давать экспертное заключение. Равно как и защитник ни в каких ситуациях не вправе становиться на позицию обвинения, т. е. превращаться в обвинителя, менять, по сути, свой процессуальный статус. Это значило бы поступать вопреки требованиям закона и профессиональной этики адвоката.

Уголовный процесс с подобными статусными метаморфозами участников процесса перестает быть объективным и эффективным.

В искомом ключе диалектической взаимосвязи формы и содержания следует рассматривать и необходимую, объективную взаимосвязь процессуальной формы с сущностью дела. Встречаемые иногда на практике попытки процессуального упрощенчества под предлогом "усиления" борьбы с преступностью недопустимы и являются ничем иным, как нарушением законности. Наоборот, несоблюдение закона неминуемо ведет к ослаблению борьбы с преступностью, так как доказательства теряют свою доброкачественность, а подчас утрачивается и уверенность в том, что к уголовной ответственности привлечено именно то лицо, которое совершило преступление.

Процессуальная форма служит наиболее полному раскрытию сущности дела, его содержания. Средства фиксации в уголовном судопроизводстве и "сущность" уголовного дела неразрывно связаны между собой. Без предусмотренных законом процессуальных документов нет уголовного процесса, нет уголовного дела, а следовательно, и нет его сущности.

В диалектическом взаимодействии находится также уголовно-процессуальная теория и практика. Их нельзя "отрывать" друг от друга, поскольку одно обусловливает другое. Теория всегда практична, а практика должна войти в теорию познания как критерий истины.

Объективная истина есть абсолютная ценность (точно так же, как к абсолютным ценностям относятся, например, человеческая жизнь или общепризнанные правовые принципы и др.). В этом также состоит ее диалектичность. В данном смысле мы считаем ошибкой исходить из принципа "плюрализма истин", т. е. у каждого своя истина. Тем самым утверждается принцип релятивизма — все относительно. В частности, когда внедряется чисто "практический подход" в расследовании, "практическая целесообразность", приоритет отдается практике, "практической достоверности" (в отличие от объективной истины).

При таком прагматическом подходе, как представляется, мы встаем на путь отрицания каких-либо абсолютов в составе нашего знания и абсолютных ценностей. Все относительно, условно, и многое можно упростить и дозволить.

Подобный "практицизм" невольно порождает "правовой нигилизм" в правосознании следователей, приучает их мыслить категориями "обвинительного уклона" и "процессуального упрощенчества". Такой следователь утрачивает где-то должную процессуальную самостоятельность, становится менее требовательным и принципиальным в объективности расследования. В частности, легко может уступить оперативному составу в стремлении "улучшить" показатели раскрываемости преступлений за отчетный период, и в этих целях допустить "натяжку" в квалификации или в выводах по делу либо оставить без надлежащего исследования и должной оценки какие-то обстоятельства уголовного дела. Тем самым отступить от принципа объективной истины в "интересах практических".

Подытоживая изложение о диалектических сторонах объективной истины в уголовном процессе, необходимо заметить, что отказ от объективной истины всегда ведет к негативным практическим последствиям. Это снижение качества расследования, поскольку если не истина, то иная цель будет "маячить" перед следователем и судом. Но в любом случае это будет упрощение и формализация уголовного процесса, тенденциозность, обвинительный уклон, нарушение законных прав личности.

Лишь объективная истина (если подходить научно) способна и достойна лежать в основе расследования и разрешения уголовных дел, в основе теории и практики уголовного судопроизводства. "Самая серьезная потребность, — писал Гегель, — есть потребность познания истины".

Если всему познанию человека вообще свойственна диалектика, значит, свойственна и объективная истина. Объективная истина такая же познавательная закономерность, как и диалектика.

Строить уголовный процесс, законы и любую человеческую деятельность необходимо с учетом диалектики. Отступая от диалектики, мы отступаем от научного подхода, ибо подлинно научный подход может быть только диалектичным. Однако законодатель в новом УПК РФ, по существу , не учел диалектики, поэтому, в таком процессе будет много субъективного.

Диалектика предполагает учет объективной истины, а новый Кодекс ориентирует на юридическую, формальную, вероятную истину. Уголовно-процессуальный закон, который отказался от диалектики, объективной истины будет иметь прикладное, утилитарное, практическое значение, именно на уровне формально-юридического разрешения спора между сторонами в процессе и выявления победителя, а не на уровне объективной истины по делу. Крен в сторону прагматизма, "практического подхода", "практической достоверности", того, что обычно повторяется и, как правило, подтверждается на практике, приносит "практический успех". Отрыв практики от диалектической теории. Теоретически новый УПК РФ упрощен, соответственно, упрощена и практика. Так, в соответствии с п. 55 ст. 5 УПК РФ уголовное преследование – это процессуальная деятельность, осуществляемая стороной обвинения в целях изобличения подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления. Таким образом, следователь, дознаватель, орган дознания, прокурор выполняют на стадии предварительного расследования функцию уголовного преследования. Получается, что такой основной функции уголовного процесса, как функции предварительного расследования, новый УПК РФ отказал в праве на существование. А это упрощение, обвинительная односторонность в деятельности названных должностных лиц. И права личности в уголовном процессе, на наш взгляд, не могут не испытывать этой односторонности упрощения. Упрощение процесса и в "сделках о признании вины", предусмотренных гл. 40 УПК РФ, где говорится, что по делам о преступлениях незначительной или средней тяжести, наказуемых лишением свободы на срок до 5 лет, признание подсудимым вины вообще устраняет судебное разбирательство, т. е. допускается вынесение приговора без исследования доказательств. Это крайнее проявление состязательности, создающее риск осуждения невиновного, свойственное англо-американскому уголовному процессу.

Упрощение уголовного судопроизводства проявляется и в отказе от принципа всесторонности, полноты и объективности исследования обстоятельств дела; и в том , что принципы процесса не отвечают полностью своему назначению, не служат гарантией установления объективной истины, а призваны обеспечивать состязательность процесса и потому их содержание несет в себе элементы состязательности (например, принцип презумпции невиновности ч. 2 ст. 14 УПК РФ).

Пренебрежение теорией никогда не позволит создать совершенного, объективного, подлинно научного уголовного процесса.

3. ОБЪЕКТИВНАЯ ИСТИНА В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ КАК СИСТЕМА И ПРОЦЕССУАЛЬНАЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ СЛЕДОВАТЕЛЯ

Наш уголовный процесс (предварительное следствие) "сконструирован" таким образом, чтобы последовательно осуществлять процесс познания истины. В этом процессе все начальные и промежуточные этапы или выводы, решения следователя (в пределах своего этапа) должны быть истинными, чтобы привести к истинному итоговому выводу по делу. И в этом состоит вторая важная гносеологическая диалектическая посылка (вслед за посылкой о принципиальной познаваемости окружающего мира) — объективная истина есть с и с т е м а.

Гегель это формулирует так: "Истинное есть целое. Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое развитие". "Не результат есть действительное целое, а результат вместе со своим становлением".

Отсюда следует, что истины не существует вне системы. "Истинной формой, в которой существует истина, может быть лишь научная система ее". Система есть такая организация целого, в которой все его стороны и элементы определенным образом связаны между собой, так что нет целого без частей, его составляющих, и нет этих последних вне целого.

Системность объективной истины по уголовному делу свидетельствует о неприемлемости точки зрения, в соответствии с которой требование быть истинным относится лишь к окончательным решениям по делу, поскольку, как отмечено выше, истинным должен быть не только результат познания, но и путь, ведущий к нему. Истине, следовательно, должны отвечать все процессуальные решения, в том числе первоначальные и промежуточные. Допустить возможность принятия вероятно-истинных процессуальных решений — значит признать правомерность сомнительных в своей основе решений. Если постановления о возбуждении уголовного дела, привлечении в качестве обвиняемого и другие были ошибочными, то и обвинительное заключение будет таким же. Истина не может взрасти на ошибках.

Это, в частности, означает, что привлечением лица в качестве обвиняемого истина по делу еще не достигается, но само привлечение должно быть истинным. Противоречия, однако, здесь никакого нет — в этом проявляется сущность объективной истины по делу как системы.

Это значит, что нельзя истинность возбуждения уголовного дела, истинность привлечения в качестве обвиняемого, истинность квалификации и др. рассматривать как то, что должно предопределять все последующие выводы следователя по делу. Они истинны лишь на своем месте. Ведь процесс исследования этим еще не завершен. Противное означало бы конец исследованию (т. е. истинному пути). Выводы следователя в названных актах связали бы итоговый вывод по делу, предрешали бы его: он вышел бы формальным. Такое характерно для презюмированного подхода, но не для объективного исследования. В системе каждый последующий этап исследования (познания) должен углублять, расширять, обогащать знание об исследуемом деянии, а не механически подтверждать предыдущий этап, вывод.

Если цель процесса — достижение объективной истины, она обусловливает и средства ее достижения — они должны быть ей адекватны.

Поэтому нельзя согласиться с точкой зрения А. П. Гуляева: "Понятие "объективная истина" характеризует определенное явление, а именно соответствие достигнутого знания объективной действительности. Но оно не характеризует с п о с о б достижения данной цели, образ действий исследователя". Г. М. Резник также считает, что "постановка цели отнюдь не предопределяет средств ее достижения". Выходит, объективная истина может достигаться и необъективными, предвзятыми, односторонними средствами. В этом — отрыв средств от цели, отход от объективной истины как системы, поскольку ведущий к истине путь не может не характеризовать ее содержания так же, как и она — сам этот путь. Цель и средства должны быть органически согласованы.

Поэтому неприемлем иезуитский принцип "цель оправдывает средства", так как "к чистым целям нельзя стремиться нечистыми средствами".

Соответственно, идею системности объективной истины, органической взаимосвязи цели и средств выражает положение, согласно которому достижение истины по делу является ц е л ь ю уголовного процесса и одновременно его принципом.

Более того, и другие демократические принципы процесса, такие как законность, обеспечение обвиняемому права на защиту, презумпция невиновности, состязательность, предстают необходимыми средствами, гарантиями установления объективной истины по делу. Объективная истина выступает интегратором системности процессуальных принципов. Неукоснительное их соблюдение в деятельности следствия и суда — тот истинный путь, который только и способен привести к истине по делу.

В требуемых процессуальным законом пределах предмета доказывания по уголовному делу (ст. 68 УПК) достижима абсолютная истина. Как отмечалось и в философской литературе, "абсолютная полнота знаний недостижима, но абсолютно истинная концепция юридически значимых фактов... должна быть непременным условием строгого соблюдения законности".

На наш взгляд, объективная истина по делу, представленная как "плоскость", "банальность", утрачивает характер системы. В таком понимании истины не предусмотрена органическая связь между результатом и средствами его достижения. Они не рассматриваются системно, в единстве, как нечто целое, где одно невозможно без другого, а все ограничивается, сводится к одному лишь результату познания, к констатации факта, к состоянию знания в определенных условиях. "Истина факта" в таком ее понимании не мыслится, по сути, как процесс, движение, развитие, где результат является закономерным исходом, результатом самого пути, к ней ведущего. Соответственно, и вопросы об истинности возбуждения уголовного дела, квалификации деяния, иных действий и решений следователя как то, что характеризует путь, ведущий к истинному результату, в состав объективной истины по делу не включаются.

Не случайно М. С. Строгович считает, что в понятие материальной истины не входит юридическая квалификация установленных по делу фактов. Однако если не включать уголовно-правовую квалификацию в состав объективной истины по уголовному делу, не выдвигать требования о ее истинности в ходе расследования дела — значит тем самым отрывать путь, ведущий к цели, от самой цели.

Но, как образно подметил Гегель в "Феноменологии духа", истина "не есть отчеканенная монета, которая может быть дана в готовом виде и в таком же виде спрятана в карман".

То обстоятельство, что в содержание истины по делу входит не только установление фактов, но и квалификация содеянного (отношение деяния и правовой нормы), имеет важное практическое значение. Для интересов правосудия невозможно ограничиться установлением фактических свойств событий, игнорируя их социальную сущность.

Мнение о том, что установление истины по делу распространяется не только на анализ фактических обстоятельств, но и на квалификацию преступления, поддерживается многими теоретиками права, процессуалистами и криминалистами.

С вопросом об истине как системе неразрывно смыкается вопрос о процессуальной самостоятельности следователя.

Предварительное следствие — это система. На следствии имеется целый комплекс уголовно-процессуальных средств, возможностей для установления объективной истины по делу. И тот, кто утверждает, что только суд устанавливает истину по делу, а следователь — нет, отходит от объективной необходимости системного подхода в деятельности следствия и, соответственно, суда. Если следователь лишен подлинной процессуальной самостоятельности, чтобы в полной мере реализовать системный подход в своей деятельности по установлению объективной истины и нечто ограничивает его процессуальную самостоятельность, то такие ограничения необходимо устранить. Ведь следователь несет полную ответственность за расследование уголовного дела.

Может ли быть объективным следователь, лишенный процессуальной самостоятельности?

Подлинная процессуальная самостоятельность следователя возможна лишь при неуклонном следовании объективной истине и как цели предварительного следствия, и как принципу уголовного процесса.

Процессуальная самостоятельность следователя - это совокупность многих сторон, граней процессуального статуса в деятельности следователя, который позволяет ему так осуществлять направление и ход предварительного следствия, применять закон и строить свои взаимоотношения с другими участниками уголовного процесса, чтобы обеспечить объективное расследование и достижение истины по делу.

Процессуальная самостоятельность следователя важна не сама по себе, а как то необходимое, без чего объективную истину по уголовному делу не установить.

Именно объективная истина предполагает процессуальную самостоятельность следователя.

Однако, заложенная в новом УПК РФ концепция состязательного процесса, исключающая объективную истину, соответственно, исключает и подлинную процессуальную самостоятельность следователя. Следователь, наряду с прокурором и дознавателем, процессулально ограничен функцией обвинения – "уголовного преследования" (ст. 21 УПК РФ). У следователя в новом Кодексе не стало исследовательской функции, обязывающей исследовать обстоятельства дела всесторонне, полно и объективно.

Если следствие именуют органами "уголовного преследования", то тем самым заранее обрисовывают и наделяют следствие обвинительным уклоном. Ведь истинное назначение следствия объективно расследовать (исследовать) конкретные дела, а не "уголовно преследовать". В таком понятии сквозит односторонность, тенденциозность, презюмированность следствия, словно участь лица (подозреваемого, обвиняемого) уже решена и защищаться бессмысленно. Выражением "уголовное преследование" и следователь, и обвиняемый одинаково лишаются права на объективную истину.

Вряд ли положительно будет решаться проблема процессуальной самостоятельности следователя, если смотреть на нее скептически.

Так, В. М. Савицкий пишет: "В ст. 120 Конституции Российской Федерации принцип независимости и подчинения только Конституции и закону сформулирован применительно лишь к судьям. Ни к кому другому! Случайно? Нет, конечно. Вроде не так уж трудно было в той же Конституции записать, что независимость и подчинение только закону распространяются также на прокуроров и следователей. Но зачем записывать то, что явно не может быть осуществлено? Ведь нельзя требовать от прокурора или следователя подчинения только закону, если одновременно им вменяется в обязанность подчиняться вышестоящему прокурору или вышестоящему начальнику". Едва ли такое рассуждение можно назвать оптимистичным, поскольку следствию как бы заведомо отказывают в возможном совершенствовании его процессуальной самостоятельности в силу указанной зависимости от прокурора и начальника следственного отдела.

Как государственный орган надзора за законностью прокурор должен обеспечивать процессуальную самостоятельность следователя. Направление хода расследования должно быть прерогативой, уделом следователя. Прокурор всегда и при всех обстоятельствах обязан, на наш взгляд, оставаться органом надзора за законностью. И наоборот, мы ослабим эту сущность прокурорского надзора, если сведем назначение и роль прокурора к функции процессуального руководства расследованием, к полномочию давать указания следователю о направлении расследования.
В этом случае прокурор подменит следователя и тем самым ограничит процессуальную самостоятельность следователя. Это принесет, на наш взгляд, только вред предварительному следствию, качественному расследованию уголовных дел и одновременно ослабит прокурорский надзор за законностью в деятельности органов расследования. Поэтому мы не можем согласиться с авторами "Концепции судебной реформы в Российской Федерации", поскольку они фактически принижают роль прокурора как органа надзора за законностью, когда пишут, что "концептуально важно, с одной стороны, признать уголовное преследование доминирующей функцией прокуратуры, а с другой — частично перераспределить груз ее надзорных полномочий в пользу судебного контроля и самостоятельности следователя (последнее, безусловно, справедливо. — Г. П.). Прокурора хотелось бы видеть объективным органом обвинительной власти на стадии предварительного расследования".

В соответствии с "Концепцией" за прокурором сохраняется функция процессуального руководства расследованием, в частности полномочия давать указания органу дознания и следователю о направлении расследования. При таком подходе процессуальная самостоятельность следователя, на наш взгляд, проигрывает, поскольку определять направление расследования будет (согласно "Концепции") прокурор, а не следователь. В прежнем уголовно-процессуальном законодательстве перечень полномочий прокурора в отношении следователя, изложенный в ст. 211 УПК РСФСР, впечатляет. Ознакомление с ним не оставляет сомнений в том, кто в расследовании главный. Хотя расследование ведет следователь, прокурор имеет все возможности в любой момент вмешаться в него и побудить следователя к правильной, с его точки зрения, корректировке хода и результатов расследования. Высокая степень зависимости следователя от прокурора не стимулирует процессуальную самостоятельность следователя. Результаты интервью со следователями наглядно свидетельствуют: многие из следователей при получении указаний прокурора и несогласия с ними предпочитают их выполнять. Основная причина — нежелание вступать в конфликт с прокурором.

Не меньший объем процессуальных прав у прокурора по отношению к следователю предусмотрен и в новом Кодексе (ст. 37 УПК РФ), что не свидетельствует о расширении процессуальной самостоятельности следователя. Теперь ни одно уголовное дело не может быть возбуждено без участия прокурора, причем неясно, в какой момент оно считается возбужденным, - когда следователь (дознаватель) вынес постановление или когда прокурор его утвердил. Это нововведение может обернуться сокращением числа возбужденных дел и увеличением числа случаев сокрытия преступлений от учета.

Новый Кодекс значительно расширил и процессуальные права начальника следственного отдела (ст. 39 УПК РФ) и тем самым сузил процессуальные права следователя, его процессуальную самостоятельность, что вряд ли , на наш взгляд, оправдано в интересах объективного расследования уголовных дел, поскольку неясно кто же по существу осуществляет расследование преступлений: следователь, начальник следственного отдела или прокурор.

Возросла и контрольная деятельность суда в досудебном производстве, т. е. на стадии предварительного расследования. Судебный контроль за законностью и соблюдением прав человека на предварительном следствии и дознании вводится в случаях, когда государство в интересах отыскания истины по уголовным делам ("юридической истины"- по смыслу нового Кодекса – Г. Р.), ограничивает конституционные права человека (санкционирование судом заключения обвиняемого под стражу, продления срока заключения под стражу, домашнего ареста, обыска и выемки в жилище, помещение обвиняемого в стационар медицинского для проведения экспертизы, прослушивания телефонных и иных переговоров, ареста, осмотра и изъятия почтово-телеграфных отправлений – ст. 29 УПК РФ). Судебное решение, разрешающее проведение этих процессуальных действий, в большей мере учитывает законные интересы граждан, чем санкция прокурора, ответственного за раскрытие преступления и выполняющего только обвинительную функцию. В то же время прокурор сохраняет контроль за законностью и обоснованностью постановлений дознавателя и следователя, ходатайствующих перед судом о применении указанных мер уголовно-процессулаьного принуждения.

Следует иметь в виду, что следователь — это орган предварительного расследования; прокурор — это орган надзора за законностью; суд — это орган правосудия. И стирать, затушевывать необходимые грани между этими органами, существом их деятельности, на наш взгляд, недопустимо. От этого эффективность их деятельности снижается.

Почему в настоящее время не раскрываются "громкие преступления" и не только они? Как представляется, в известной степени это следствие ненадлежащей на практике процессуальной самостоятельности следователей. Сами нераскрытые преступления об этом свидетельствуют. Стало быть, следователь не может в полной мере реализовать необходимую для объективного и полного расследования дела процессуальную самостоятельность. Это означает, что процессуальный статус следователя в уголовном процессе должен быть существенно повышен.

Следователь не "технический исполнитель". Как человек, несущий всю полноту ответственности за ход и результаты расследования, он не вправе ни на кого перелагать эту ответственность, и, соответственно, никто не вправе вмешиваться в процессуальную деятельность следователя, ограничивая, ущемляя тем самым его процессуальную самостоятельность. В этом плане представляется целесообразным исключить из процессуальных прав прокурора и начальника следственного отдела право давать обязательные для исполнения указания следователю о ходе следствия и иные указания по делу, которое находится в его производстве.

Заслуживают одобрения и поддержки изложенные в "Концепции судебной реформы в Российской Федерации" основные задачи, которые необходимо разрешить в ходе правовой реформы:

При этом следует присоединиться к мнению И. Л. Петрухина о том, что предварительное расследование в новом Кодексе сконструировано не лучшим образом. Обширные процессуальные права получил начальник следственного отдела. Следователь в значительной мере подавлен бюрократическим аппаратом МВД, ФСБ и практически отделен ведомственным барьером от прокурора. Идея создания единого следственного комитета вновь не реализована.

4. РОЛЬ ЗАКОНА (УГОЛОВНОГО И УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОГО) В УСТАНОВЛЕНИИ ОБЪЕКТИВНОЙ ИСТИНЫ ПО УГОЛОВНОМУ ДЕЛУ

Специфика познания в уголовном процессе не позволяет рассматривать истину в уголовном деле в отрыве и вне уголовного и уголовно-процессуального законов.

Перед следователем и судом стоит задача отыскать путем исследования в конкретном явлении (деянии) существенное. Характерные же признаки этого существенного даны в нормах уголовного и уголовно-процессуального закона, который выступает в качестве общего правила по отношению к конкретному случаю. И следователь, и суд должны соотнести конкретный случай с законом, установить, выяснить, имеется ли тождество конкретного с общим, обнаружить в конкретном это общее. Это и есть поиск сущности объективной истины.

Познание обстоятельств, характеризующих расследуемое событие в уголовном процессе, осуществляется путем доказывания, в ходе которого следователь идет от явления преступления к его сущности. Эта сущность выражается в соответствии деяния признакам, содержащимся в норме уголовного закона. Если такое соответствие не установлено, то наличие преступления не доказано.

Не простое отражение наличного, а проникновение в суть. Это дается мышлением, исследованием всех обстоятельств дела. "Факты нужно не только констатировать, но и объяснять: только тогда может быть показана их природа и раскрыта сущность".

Закон — уголовный и уголовно-процессуальный — это то необходимое, без чего объективной истины по делу нет. Следователь (суд) "всегда познает определенное деяние с позиций и в пределах действующего закона". Чтобы дело могло быть правильно разрешено, необходимо установить те факты (и только те), которые имеют юридическое, уголовно-правовое значение, т. е. предусмотрены нормой уголовного права в качестве деяния, содержащего объективные и субъективные элементы состава преступления.

Вопрос о твердом соблюдении закона при расследовании и раскрытии преступлений имеет громадное не только гносеологическое, но и практическое значение. В соответствии с законом следователь возбуждает уголовное дело, ведет расследование, выносит постановление о привлечении лица в качестве обвиняемого, квалифицирует содеянное, составляет обвинительное заключение или прекращает дело. Любое следственное действие и решение следователя должны быть законными. А это и есть тот самый путь к истине, из которого складывается истина.

Следователь, суд не наобум познают объективную реальность, а делают это целенаправленно, осмысленно, именно так, как установлено в законе — уголовном и уголовно-процессуальном.

Так, при квалификации следователь каждый раз выясняет: подпадает ли конкретный случай под норму уголовного закона; согласуются ли конкретные обстоятельства дела с тем, что указано в той или иной статье Уголовного кодекса (в конкретном следователь отыскивает, обнаруживает общее), и если согласуются, то квалификация будет истинной, будет соответствовать своим содержанием статье Уголовного кодекса. Таким образом, устанавливается тождество между статьей УК и содеянным.

Установить состав преступления — это значит доказать наличие таких обстоятельств, которые соответствуют описанию в законе признаков конкретного состава преступления. "Квалификация выражается в представлениях юриста о характере связи между фактическими обстоятельствами и уголовно-правовой нормой. В философском смысле эта связь есть не что иное, как отношение между единичным и общим. Подведение конкретного события под общую норму означает признание совпадения признаков, имеющихся как в этой норме, так и в конкретном событии".

Расследуя преступление, следователь исходит из объективной истины, а не из чего-то иного. Он исследует объективные связи, которые сложились в действительности (объективной реальности). В частности, квалификация содеянного включает в себя установление следователем реальной причинной связи. Следователь отражает эту объективную связь в квалификации.

Правильное и полное установление фактических обстоятельств совершенного преступления — это необходимое условие правильной квалификации.

За установлением фактических обстоятельств уголовного дела следует выбор уголовно-правовой нормы, в соответствии с которой и квалифицируется совершенное лицом общественно опасное деяние, запрещенное уголовным законом. Установление уголовно-правовой нормы не состоит лишь в формальном выборе нормы права. Необходимо проверить, является ли норма действующей, не вносились ли в нее изменения, выяснить вопросы ее действия в пространстве и во времени. Следует обязательно удостовериться в правильности (подлинности) текста правового акта, содержащего норму, в соответствии с которой происходит квалификация преступления. Правильная квалификация преступления невозможна без уяснения смысла и содержания соответствующей правовой нормы, т. е. без ее толкования.

П.Е. Недбайло справедливо заметил, что истина в юридической области включает, в частности, такие свойства поступков людей, как их правомерность и неправомерность. "Но без обращения к закону этого нельзя установить". Поэтому, пишет автор, "без юридической оценки (квалификации) исследуемых фактов, исходящей из требований закона, нельзя добыть той суммы знаний, которая составляет объективную истину в практике применения правовых норм, так как без этого нельзя раскрыть связь фактов с законом, их юридическую значимость и сущность".

Вне уголовного и уголовно-процессуального закона истина по уголовному делу существовать не может. Истина возможна лишь в системе, и закон дает такую систему.

Следователь должен принимать истинное решение, отвечающее требованиям закона, т. е. соответствующее закону своим действительным содержанием. Это имеет огромное практическое значение, неразрывно связано с качеством предварительного следствия.

К примеру, в ч. 2 ст. 140 УПК РФ сказано: "Основанием для возбуждения уголовного дела является наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления". Если следователь обнаружит действительные признаки конкретного преступления в конкретной ситуации и возбудит уголовное дело, то решение его будет истинно. И наоборот, если признаки преступления в конкретном случае отсутствовали, то истинным решением будет отказ следователя возбудить дело, и неистинным — противоположное решение.

Сам закон говорит о необходимости принятия следователем и судом истинных решений, в частности пп. 1, 2 ст. 24 УПК РФ. Если следователь возбудил дело, а впоследствии выяснилось, что отсутствует событие преступления или отсутствует в деянии состав преступления, то такие дела на предварительном следствии подлежат прекращению. Если решение о прекращении дела истинно, то оно указывает на то, что неистинными были предыдущие решения следователя, в частности, его решение о возбуждении дела, ибо оно было принято без надлежащего исследования и в действительности не соответствует самому себе, своему назначению, своей сути.

Истинным должно быть и привлечение лица в качестве обвиняемого.

Истина по уголовному делу определяется предметом доказывания, т. е. теми обстоятельствами, подлежащими доказыванию по каждому уголовному делу, которые перечислены в ст. 73 УПК РФ. Таким образом, только в тех очерченных уголовно-процессуальным законом рамках мы можем говорить об истине по конкретному уголовному делу.

Закон — это общее по отношению к конкретному случаю объективной действительности. Отыскать наличие или отсутствие общего в конкретном отдельном, установить их тождество — задача следствия и суда.

Истина по уголовному делу определенна и содержательна по-своему. И содержательность эта также определяется законом тем, что по каждому делу требуется выяснить событие преступления (время, место, способ), виновность обвиняемого в совершении преступления и другие обстоятельства, предусмотренные в ст. 73 УПК РФ.

Без уголовного и уголовно-процессуального закона юристы не смогли бы определить: является ли то или иное деяние преступным, виновно ли лицо, совершившее это деяние. Только на основе закона можно говорить, что содержание истины в уголовном процессе "составляет конкретный факт преступного деяния, совершенного определенным лицом в определенное время и в определенном месте".

Сами понятия, определенные в законе (например, "преступление", "виновный" и др.), обретают свой истинный смысл, объективизируются лишь тогда, когда следователь обнаруживает их действительное существование в конкретном случае. Если же не обнаруживает, то следует говорить об отсутствии преступления и о невиновности лица.

Истина состоит в соответствии объективности понятию. Тождество понятия с реальностью (с объектом) означает, что все решения следователя, которые он принимает на основе закона, должны быть истинными, наполненными объективным содержанием (а не быть субъективным домыслом, голословным утверждением).

Юридическое недопустимо отрывать от фактического. Недопустима подмена объективной истины фикцией (тем, что заведомо не соответствует действительности). Истинными должны быть все решения, включая и прекращение дела следователем за недоказанностью участия обвиняемого в совершении преступления.

Быть истинным — значит соответствовать объективной реальности. Если в реальности нет того, что делает понятие истинным (или иначе, реальность не соответствует понятию — процессуальному действию, решению), то они будут неистинными. Между ними и реальностью не будет тождества, согласия, равенства, адекватности.

Можно сказать и так. Закон (уголовный и уголовно-процессуальный) формулирует объективно необходимые исходные, коренные понятия, положения. Чтобы на практике быть тождественными самим себе, они должны в конкретных случаях наполняться соответствующим им конкретным содержанием, благодаря познавательно-исследовательской деятельности следователя и суда. Тогда в понятия "вдыхается жизнь". Наши понятия должны отражать объективный мир.

Говоря о процессуальных решениях следователя (суда), необходимо иметь в виду, что форма должна "схватывать", диалектически выражать содержание, должна быть тождественна с ним. В этом залог истинности решения.

Подытоживая вышеизложенное, можно сформулировать такое определение объективной истины. Объективная истина в уголовном процессе есть познание, установление всех реальных обстоятельств, входящих в предмет доказывания по делу, в соответствии с действительностью и в согласии с законом (уголовным и уголовно-процессуальным), на основе всестороннего, полного и объективного исследования, когда результат познания неотделим от пути, к нему ведущего, образуя с ним единую систему.

Представляет интерес и вопрос о диалектике взаимосвязи абсолютной и относительной истины в уголовном процессе.

Не приемля подхода к объективной истине в уголовном процессе как к "плоскости", "элементарному положению" и рассматривая ее как процесс, как систему, мы должны диалектически поставить вопрос о соотношении абсолютной и относительной истины по уголовному делу. Когда мы говорим об истинности возбуждения уголовного дела, истинности привлечения лица в качестве обвиняемого, истинности иных процессуальных действий и решений следователя, то, поскольку предварительное следствие еще не завершено, все эти истинные действия и решения следователя до итогового вывода по делу (в этом процессе познания объективной действительности) представляют собой относительные истины, ведущие к абсолютной истине, которая достигается в заключительном выводе следователя. А для суда, соответственно, — в итоговом выводе суда.

В каждом шаге познания обстоятельств уголовного дела устанавливается относительная истина, из суммы которых в конечном счете складывается истина абсолютная. Относительные истины включают в себя частицы абсолютной истины, а сама абсолютная истина складывается из сумм относительных истин.

М.С. Строгович обстоятельно показал, что относительную истину нельзя трактовать как максимальное приближение к истине. Она также объективная истина, но только неполная, характеризующаяся незавершенностью процесса познания. Между тем "абсолютно все о событии, являющемся преступлением, и о совершившем его лице суд вовсе не должен устанавливать, но то, что суд должен установить для правильного разрешения дела, т. е. совершено ли преступление, какое именно, совершил ли его обвиняемый, — это должно быть установлено абсолютно верно". Эти знания по делу должны быть абсолютной, неопровержимой в дальнейшем истиной. Иначе приговор будет необоснованным.

Гносеологически процесс познания истины для следствия и суда одинаков. Суд, получив материалы следствия, должен тем не менее начать как бы с нуля. Он должен провести свое полное, самостоятельное исследование, все осмыслить, ничего не принимая без критической проверки и оценки. Любой вывод следователя, любое доказательство должны судом восприниматься критически, а это требует подлинного исследования. Выводы следствия ни в коей мере не должны предопределять выводы суда. Иное означало бы, что суд отказался от исследования, от установления объективной истины. Исследование заменили бы вера, доверие, формализм и т. д. А это в уголовном процессе недопустимо. И следователь, и суд одинаково проводят свое полное исследование. Их выводы должны быть объективными, истинными.

Потому-то и недопустимо механическое присоединение суда к выводам органов расследования. Иначе торжествует презумпция "следствие никогда не ошибается".

5. ПРОБЛЕМА ПОНЯТИЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА В НАУКЕ УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА И ОБЪЕКТИВНАЯ ИСТИНА

Совершилось преступление — и в окружающей среде (на предметах, в сознании, памяти очевидцев и т. п.) отразилась индивидуальная информация о нем, образовались информационные следы. Следователь и судьи должны обнаружить, собрать эту доказательственную информацию, исследовать, оценить и на ее основе мысленно и в материалах дела воссоздать всю сложную картину действительного преступления, познать преступление во всей его сущности — установить объективную истину по делу.

Доказательства (фактические данные) — это, безусловно, информация (и носитель информации), но не любая информация, а лишь та, которая несет в себе то объективное, независимое от сознания человека (следователя, судьи), что заложено в ней специфического, характерного, отразившегося от того преступного деяния, совершившегося в реальной действительности. То есть доказательства так или иначе свидетельствуют о преступлении, указывают на него, выделяют его. И не только в положительном заключении, но и в отрицательном — когда информируют об отсутствии события преступления или о невиновности лица. Обнаружить существенное (сущностную информацию) в информационном потоке, открыть ее доказательственность призваны следователь, дознаватель, прокурор, судьи в результате активного поиска, исследования, проверки и оценки доказательств.

Истина есть постижение существенного в конкретном предмете, явлении, деянии. Ведь следователь, суд не просто познают внешнюю сторону какого-то деяния и ограничиваются этим, они должны познать его суть как конкретного преступления или непреступления. Отсюда, только в неразрывной связи с объективной истиной, с существенным в вещах, явлениях определенная информация становится доказательством в уголовном процессе, обретает доказательственный смысл. Это обусловливает также и целенаправленный поиск доказательственной информации, и оценку доказательств с точки зрения ее относимости, допустимости, достоверности и достаточности. Доказательственной информация становится лишь в процессе доказывания.

В научной литературе отмечается, что информация сама по себе ничего не стоит. Бессмысленно говорить о ценности информации как о некоторой ее абсолютной характеристике. Только тогда, когда существует цель, полностью раскрываются значение и смысл информации. Информация — это не просто некое возмущение, внешний сигнал, действующий на систему, но и внутренняя оценка этого возмущения (сигнала), обусловленная активностью сознания. Иными словами, информация и ее оценка возникают лишь в контексте отношений "субъект — объект". "Доказывание по делу имеет целеустремленный характер, оно направлено к обнаружению по делу истины". Отсюда, доказательства — это не простой "сигнал информации", они несут в себе смысловое, сущностное значение. В них — опосредствованное знание (а не только непосредственное). Поэтому мы не можем согласиться с таким мнением А. И. Трусова: "Информация может существовать и передаваться от системы к системе не иначе как при помощи каких-либо материальных носителей. Таким носителем служит сигнал, являющийся отражением сообщения, посредством перенесения информации в пространстве и времени... Доказательство по судебному делу — это в сущности разновидность сигнала". Но как обоснованно заметил И. М. Лузгин, "подобно тому как соединение белков, жиров и углеводов еще не образует человека в социальном смысле этого слова, а лишь составляет его биологическую субстанцию, так и сигнал информации сам по себе не образует доказательства в уголовно-процессуальном значении этого понятия".

Подход к доказательствам как к "сигналу информации" фактически требует компьютерной системы, формализации доказательств, какого-то формального, взаимно однозначного соответствия одного другому. Так, А. И. Трусов подчеркивает, что "доказательство, являясь разновидностью сигнала, обязательно должно находиться в отношении изоморфизма с обстоятельствами, подлежащими доказыванию по уголовному делу". А изоморфизм (от греч. "равный, однозначный" и "форма") — понятие, выражающее тождественность, идентичность форм. В нем-то и заключена идея формализации процесса доказывания. Не случайно А. И. Трусов исходит из того, что факт обнаружения при обыске похищенного имущества есть сигнал виновности обвиняемого, находящегося в отношении изоморфизма с главным фактом, т. е. похищением имущества. Однако уголовное судопроизводство не формализованная система, ведущая лишь к формальной истине.

Доказательства, по сути, связаны с предметом доказывания по уголовному делу через истину, через опосредствование фактических данных истиной. Вне связи с существенным нет доказательств по делу. Истинные доказательства могут быть только объективными, как и та цель, достижению которой они служат. В этом обнаруживается и проявляется системность связи истины и доказательств: когда нет целого без частей, его составляющих, нет и самих частей вне целого. Объективная истина выступает интегратором системности в единой системе "истина — доказательства". Подлинные доказательства, каждое в отдельности и вся их совокупность в целом, указывают нам на объективную истину. Потому-то и обнаруживается в доказательствах их системная взаимосвязь. Все они — и прямые, и косвенные — связаны друг с другом и с объективной истиной по делу, образуя единую систему. А в системе все необходимо важно. Даже одно косвенное доказательство — это неотъемлемая, органическая частица данной системы. Вне этой системной связи любое доказательство ничто. Вскрыть, обнаружить, объективизировать эту системную, доказательственную связь в собираемых информационных данных — задача следователя, суда. При этом очень важно не ошибиться, не подменить искомую объективно необходимую связь какой-то иной связью, лишь внешне согласованной или надуманной, кажущейся, произвольной или обусловленной лишь одной формально-логической связью либо чисто случайным совпадением фактов и т. п. Ибо это неизбежно ведет к ошибкам, злоупотреблениям, к опасности "доказать" вину невиновному или наоборот — "невиновность" действительному преступнику. Если, к примеру, обвинение надуманно, искусственно, то и система доказательств по уголовному делу будет соответствующим образом подогнана. Не будет естественно-фактической, объективной связи между доказательствами. Связь эта также будет искусственной, неистинной, необъективной.

"Правильная оценка факта в процессе доказывания возможна только в рамках определенной фактической (доказательственной) системы". Но при этом сама доказательственная система должна быть истинной, объективно необходимой. Истинная доказательственная система в деле будет тогда, когда следователь в состоянии четко провести различие между подлинным доказательством и той информацией, которая не может быть использована в системе как соответствующее доказательство.

Любое доказательство, безусловно, имеет познавательное, объективное значение.

Каждое доказательство (независимо, прямое оно или косвенное) несет в себе крупицу объективной истины. Как отмечалось, системность предполагает и означает наличие объективной связи между доказательствами, а значит, отсутствие непереходимой грани между прямыми и косвенными доказательствами (поскольку объект познания один и тот же — объективная реальность, существующая независимо от человека). Любое прямое доказательство обнаруживает органическую связь с косвенными доказательствами и истиной. Именно это и делает возможным установление истины по делу с помощью косвенных доказательств.

Благодаря объективной взаимосвязи количественное накопление косвенных доказательств закономерно приводит к их качественному скачку, к переходу в новое качество. Совокупность косвенных доказательств следует рассматривать как систему, а не как просто сумму; не как количество, понимаемое лишь абстрактно как суммарное увеличение, а с точки зрения скачка в новое качество, благодаря количественным изменениям. "Все косвенные доказательства должны в своей совокупности приводить к одному-единственному выводу — о виновности обвиняемого — и должны исключать возможность всякого иного вывода".

Имеют место попытки трактовать косвенные доказательства как менее достоверные, менее убедительные, нежели прямые. Эта мысль была высказана, в частности, В. Громовым, который указал, что деление доказательств на прямые и косвенные есть деление "с точки зрения их сравнительной убедительности, т. е. опять-таки с точки зрения степени их достоверности".

Однако трактовка косвенных доказательств как "менее достоверных" противоречит требованию установления объективной истины, дискредитирует приговоры, основанные на косвенных доказательствах. Достоверные выводы могут базироваться только на достоверных основаниях. Поэтому в основу решения дела могут быть положены только несомненные, достоверные доказательства, независимо от того, являются ли они прямыми или косвенными. Признание доказательства недостоверным, сомнительным должно вести к отказу от его дальнейшего использования.

Именно взаимосвязь с объективной истиной дает достоверность, объективность косвенным доказательствам. Отрыв же позволяет отождествить их с фактическими презумпциями, правдоподобными суждениями. И тогда необходимая грань между достоверностью и вероятностью стирается. Подобное наблюдается, например, в концепции Г. М. Резника: "Совокупность косвенных доказательств — это сочетание разнородных фактов, объединяемых одним, и только одним, правдоподобным истолкованием". Уже из этого утверждения видно, что косвенные доказательства отождествляются здесь с правдоподобными суждениями, фактическими презумпциями, которые, естественно, менее требовательны, ведь их предел — вероятность, а не достоверность. Правдоподобие способно дать лишь вероятность. Но в том-то и дело, что доказательства, и прямые и косвенные, нельзя отрывать от достоверности, от объективной истины.

Стоит проигнорировать связь косвенных доказательств с объективной истиной, и тогда к косвенным обвинительным доказательствам (уликам) легко отнести, придав юридическое значение, и факт непредставления обвиняемым оправдывающих его доказательств, и его отказ от дачи показаний, и молчание, и даже волнение обвиняемого на допросе у следователя, и иные "улики поведения".

Без объективной истины нет объективных доказательств. Вне их нет объективной истины. Поэтому нельзя отводить доказательствам лишь удостоверительную, служебную роль. Такое можно видеть, например, у Г. М. Резника. "Истина, — пишет он, — может существовать не только в форме доказанного, обоснованного знания, но и в виде гипотезы. От того, что мысль не доказана, т. е. высказана без ссылки на какие-либо основания либо со ссылкой на недостаточные основания, она не перестает быть истиной; истинность определяется лишь одним соответствием объекту познания, а не способами проверки и доказательства"

Здесь доказательства, по сути, отрываются от объективной истины, не рассматриваются в органической, системной с ней связи, принижается их доказательственное объективно-познавательное значение. Доказательства, выходит, годны лишь для того, чтобы подтвердить, удостоверить уже "готовую истину", существующую в виде гипотезы, версии. Обосновать, однако, можно что угодно, в том числе и заведомо неправильный или ошибочный тезис. Как подчеркнул М. С. Строгович: "При помощи доказательств следствие и суд не только удостоверяют уже познанную истину, а прежде всего сами познают ее".

Каждое доказательство (если это действительно доказательство) должно, на наш взгляд, быть четким, ясным, определенным, достоверным, как и объективная истина по делу, а не расплывчатым, неопределенным. Достижение ясности, определенности, четкой информативности каждого доказательства и всей системы доказательств по делу в целом — обязанность следствия и суда. Доказательства должны быть достоверными, т. е. истинными. Вероятное доказательство не может и не должно, с нашей точки зрения, иметь доказательственного значения. " ...Вероятное заключение эксперта не может быть положено в основу приговора", — разъясняется в абз. 3 п. 14 Постановления Пленума Верховного Суда Союза ССР № 1 от 16 марта 1971 г. Однако "на практике, — как подчеркивает С. Пашин, — убедительность извлекаемых из вероятного заключения эксперта сведений с оговорками признается, и такое заключение используется как косвенное доказательство" Если это действительно так, то это, на наш взгляд, путь к судебно-следственным ошибкам и к оправданию этих ошибок.

"…Обвинительный приговор должен быть постановлен на достоверных доказательствах, когда по делу исследованы все возникшие версии, а имеющиеся противоречия выяснены и оценены", — говорится в абз. 1 п. 4 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 1 "О судебном приговоре" от 29 апреля 1996 г. Достоверность, т. е. истинность, исключение предположительности, вероятности в приговоре суда — в этом, представляется, мысль Пленума. По мнению же С. Пашина, "подразумевается, однако, вовсе не принятая в точных науках достоверность, т. е. равная единице вероятность, события, и не "истинность", а так называемая практическая достоверность, которой подавляющее большинство здравомыслящих людей довольствуется в наиболее ответственных ситуациях повседневной жизни". В такой трактовке достоверность, на наш взгляд, отрывается от истинности и поэтому именуется "практической достоверностью"; стирается различие между достоверностью и вероятностью. Тем самым создается система, где и вероятное доказательство (например, вероятное заключение эксперта) — это вполне приемлемое доказательство. В результате мы получаем "систему ограниченных целей" (в отличие от "системы объективной истины").

Не может быть "информационного вакуума" в итоговом обвинительном выводе по делу, если подходить с позиции объективной истины, подлинной достоверности, поскольку все должно быть четко, определенно доказано, а предположительность устранена. Напротив, вероятностный подход ("практическая достоверность") применительно к итоговому обвинительному выводу следствия или суда создает, с нашей точки зрения, некий "информационный вакуум", неопределенность, предположительность. При этом величина такого "информационного вакуума" есть величина возможных судебно-следственных ошибок, злоупотреблений, правового нигилизма, субъективизма, произвола. Иными словами, вопрос о соотношении объективной истины и "практической достоверности" имеет важное практическое значение. Не случайно в теории А. Я. Вышинского выдвигалось требование об отказе от объективной истины взамен на максимальную вероятность, что привело, как известно, к произволу, к переложению на обвиняемого обязанности доказывания, к принуждению признания им своей вины, к репрессиям невиновных. "Максимальная вероятность" как предел доказывания позволяла в определенной степени произвольно манипулировать доказательствами.

"Информационный вакуум" в уголовном процессе — это не доказанность обстоятельств дела с точностью до достоверности, а доказанность лишь в пределах вероятности, хотя бы и самой максимальной. Неопределенность "информационного вакуума" в доказательственной системе невольно провоцирует следователя и судей на различные нарушения. Ведь вакуум информации легко заполнить домыслом. В сфере доказывания "информационный вакуум" и объективная истина — две вещи несовместные. Поменяв же объективную истину на "практическую достоверность", мы изменим саму концепцию процесса доказывания, и конечно же, в сторону его упрощенчества, формализации, приблизительной правильности, лишь правдоподобия истины и т. п., а значит, и упрощенного отношения к правам личности в уголовном процессе.

Интересам "практической достоверности" соответствуют и "стандарты доказанности" в концепции С. Пашина. По его мнению, "для принятия решений в уголовном судопроизводстве наличие соответствующих обстоятельств должно быть установлено с разной степенью вероятности в зависимости от характера решения. Наивысшей надежностью должен отличаться вывод приговора о совершении преступления определенным лицом (ч. 2 ст. 309 УПК); при привлечении лица в качестве обвиняемого стандарт доказанности этого обстоятельства слабее (ч. 1 ст. 143 УПК)...". Здесь характерно то, что и приговор суда, хотя и отличается наивысшим "стандартом доказанности", все же мыслится в пределах вероятности, а не достоверности.

По сути, тот же вероятностный предел — предел на уровне "практической достоверности" — предусмотрен и в ст. 150 "Стандарты доказанности" Проекта Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (Общая часть), подготовленного в Государственно-правовом управлении Президента Российской Федерации.

Каждое конкретное доказательство представляет собой сочетание содержания (фактических данных) и процессуальной формы (источника). Определение в УПК РСФСР доказательств по уголовному делу как любые фактические данные, на основе которых в определенном законом порядке орган дознания, следователь и суд устанавливают наличие или отсутствие общественно опасного деяния, виновность лица, совершившего это деяние, и иные обстоятельства, имеющие значение для правильного разрешения дела (ч. 1 ст. 69 УПК РСФСР), представляется точным, объективно необходимым, поскольку этим выражается объективная сущность доказательств, их неразрывная связь с преступным событием как фактом объективной реальности. Поэтому вряд ли правомерна замена термина "фактические данные", обозначающего доказательства, на термин "материалы" ("Все доказательства суть материалы..."), поскольку в этом просматривается отрыв доказательств от фактической основы и, значит, от объективной истины, от достоверности. Как отмечено в книге "Состязательное правосудие": "Термин "фактические данные" некоторые процессуалисты склонны заменять словами "сведения о фактах", "сведения". Таким образом, доказательства становятся объектом, помещенным в сознание: ведь сведений, данных, информации не существует помимо воспринимающего и транслирующего субъекта. Содержание информации, циркулирующей в ходе уголовного судопроизводства, зависит от позиции извлекающего ее участника процесса... Должно быть опровергнуто странное заблуждение, будто сведения не создаются людьми в собственных целях, а "содержатся" в установленном законом источнике... Доказательство нельзя рассматривать естественнонаучным образом: как природный объект, как вещь в себе, имеющую "свойства", которые надо лишь выявить субъекту. Относимость, допустимость, достоверность, достаточность не отражают свойства, присущие материалам, а служат характеристиками производимых с ними операций и оснований их выбора; эти характеристики производны от деятельности субъектов уголовного судопроизводства и, будучи закрепленными нормативно, накладывают жесткие требования на процесс преобразования исходных материалов в процессуально приемлемые для целей обоснования решений".

Необходимо привести и такое суждение: "Остается обратиться непосредственно к самим показаниям, заключениям, документам и считать доказательствами именно их; "сведения" (читай: впечатления, ощущения. — Смысловое уточнение наше. — Г. П.), которые получают судьи и присяжные заседатели по ознакомлении с ними, предполагаются наилучшими не потому, что они доказывают истину, а потому, что суд, во-первых, занимает господствующее положение и должен разрешить дело, а во-вторых, в наибольшей степени освобожден от частного интереса".

Выходит, доказательства имеют чисто субъективное происхождение и ничего объективного в их составе нет. На наш взгляд, это путь в субъективизм, агностицизм, прагматизм. Однако доказательства — это не впечатления, не то, что приспособлено для собственных целей субъекта, для его практической (прагматической) выгоды, удобства. Ведь впечатления могут быть обманчивыми, могут сформироваться под влиянием случайных, кажущихся факторов, когда желаемое легко выдается за действительное. Однако, как видим, предписывается руководствоваться одними субъективными впечатлениями. Тогда и связь между доказательствами будет такой, которая "вписывается", не противоречит сложившимся впечатлениям, соответствует им; то есть ни о какой внутренне необходимой, объективной, закономерной связи между доказательствами и речи быть не может. В таком случае доказательства не есть фактические данные, несущие в себе нечто объективное, независимое от воспринимающего и исследующего их следователя или судьи. С этим согласиться нельзя. Ибо доказательствами могут быть лишь те фактические данные, которые не только дают представление о внешней стороне дела, но и проникают в саму суть случившегося (в силу их диалектичности). И связь между доказательствами может быть только объективно необходимой, выводящей следователей и судей на объективную истину по делу. Словом, доказательства должны непременно обладать свойством не только устанавливать следствие, но и вскрывать причину, за явлением — обнаруживать сущность, за частью — видеть необходимое целое. Доказательства должны вскрывать внутренне необходимое предмета, явления, деяния, а не ограничиваться лишь непосредственно данным, поверхностным знанием. Доказательства позволяют с достоверностью установить "вещь в себе".

"Цель доказывания,- пишет Л.М. Карнеева, - достижение объективной истины, содержанием которой являются фактические обстоятельства, характеризующие расследуемое событие, т. е. объективное представление о ней". Аналогично и доказательства в уголовном процессе должны заключать в себе природную взаимосвязь с объективной реальностью, если мы действительно хотим с их помощью установить объективную истину по делу.

В ст. 74 УПК РФ законодатель к доказательствам относит любые "сведения". Однако понятие доказательств как "сведения", на наш взгляд, неопределенно, поскольку в нем отсутствует, не просматривается связь доказательств ("сведений") с объективной реальностью (в отличие от прежнего понятия доказательств – "фактические данные" в УПК РСФСР).

Но тогда к "объективной реальности" мы с полным правом можем отнести все то, что содержится в "сведениях" (доказательствах) по делу. Только это будет не сама объективная реальность, а субъективное представление о ней, а точнее, это будет "юридическая реальность", "юридическая действительность" и по делу будет устанавливаться не объективная, а "юридическая" истина. Во всяком случае, понятием доказательств как любые "сведения", различие между объективной и субъективной истинами затушевывается, стирается.

Как представляется с точки зрения концепции нового Уголовно-процессуального законодательства, истина по делу не может и не должна выходить за пределы "сведений" (доказательств) имеющихся в уголовном деле , т.е. за этими пределами какой-либо иной истины быть не может. В этой связи суд может интересовать только один вопрос: доказано или не доказано (обосновано или не обосновано) обвинение (соответственно, при юридически допустимых доказательствах). Если обвинение обосновано, доказано, то истина состоит в том, что обвиняемый виновен и суд должен вынести обвинительный приговор. Напротив, если обвинение не обосновано, не доказано, то истина состоит в том, что обвиняемый невиновен и суд постановляет оправдательный приговор.

Как видим, истина в такой концепции может быть только "юридической". А соответствует ли обоснованное, доказанное обвинение объективной действительности или не соответствует, существует или не существует объективная истина – такой вопрос, с точки зрения доказательств как "сведений" не ставится.

Все взаимосвязано: отказ от объективной истины неминуемо ведет к трансформации в субъективную сторону представлений о доказательствах по уголовному делу и происходит их неизбежная формализация.

В частности, в цитируемой книге "Состязательное правосудие" подчеркивается, что "например, исследуя показания свидетеля, стоит принять во внимание его общественное положение, т. е. цену, которую он может заплатить за неправду, факт прежней судимости, за лжесвидетельство, его состояние в момент восприятия происшествия, его заинтересованность в исходе дела...". Отсюда и соответствующая, формализующая доказательства терминология: "показания одного заслуживающего доверия свидетеля". Значит, следует различать и показания "не заслуживающего доверия свидетеля", которые по своей значимости, стало быть, формально менее весомы, менее достоверны. Это еще раз подтверждает аксиому — отказ от объективной истины всегда ведет к истине формализованной.

При этом достоверность как таковая (истинная достоверность) признается непрактичной. Значит, тем самым признается практичная вероятность ("практическая достоверность").

Коль скоро мы отрываем доказательства от объективной реальности, придаем им субъективную значимость, то размываем тогда и само представление о доказательствах. Они становятся менее определенными, стирается различие между доказательствами и недоказательствами. В частности, вводится понятие "квазидоказательство". "Под квазидоказательствами понимаются материалы, не образованные по предусмотренным в ч. 2 ст. 69 УПК матрицам, но легально (законом или в судебной практике) приравненные по юридическому значению к доказательствам". К примеру, наблюдается тенденция придавать доказательственное значение мнению специалиста, когда, по сути, стирается различие между специалистом и экспертом, когда в качестве доказательства допускается, "проходит" то, что не должно проходить. Это представляется незаконным, как незаконна и сама попытка узаконить подобное упрощение, назвав "квазидоказательством", приравняв "квазидоказательства" к законным доказательствам. Ведь в ч. 2 ст. 69 УПК РСФСР в качестве источников доказательственной информации "квазидоказательства" не предусмотрены. Фактически, проводится принцип "все относительно, ничего абсолютного нет" (принцип вседозволенности). Все упрощается. Выходит, следователь или судьи могут доказывать исключительно всем. От этого гарантии достоверности источников доказательств и самой доказательственной информации, безусловно, снижаются.

Неопределенный подход не может быть истинным подходом. Он всегда чреват нарушением законности и, следовательно, нарушением прав личности. Подобное отступление от принципа определенности доказательств (вытекающего из объективной истины) ведет к следственно-судебному произволу, к ошибкам в уголовном деле.

Быть может, сторонники "квазидоказательств" при этом руководствуются принципом "что не запрещено законом, то разрешено". Однако, как представляется, применительно к уголовному процессу следует руководствоваться иным принципом: "что в уголовно-процессуальном законе не предусмотрено, то запрещено", поскольку уголовный процесс наиболее близко связан с конституционными правами человека, его судьбой.

Сторонники вероятностного подхода, "практической достоверности", отрицая объективную истину, исходят из "юридического познания", которое носит вероятностный характер, из "юридической (процессуальной) истины"; объективный факт подменяется "юридическим фактом", а объективная реальность — "юридической (процессуальной) реальностью". Вместо объективного исследования обстоятельств дела предлагается субъективная "интерпретация событий и фактов". Считают, что объективная истина юристу (следователю) недоступна, что объективная (материальная) истина "есть фикция". Утверждается, что "юридическое познание" имеет дело не с явлениями первой природы, а с деятельностью и поведением человека, всякая версия следователя субъективна, его расследование влияет на поведение участников, оно направляется интерпретациями"; что следователь руководствуется не представлениями о "точном соответствии с действительностью", а юридическими конструкциями.

Предлагается, например, такая "парадигма работы" ("типовые шаги") "по обоснованию процессуального решения доказательствами". Из всего круга процессуальных решений, которые могут быть, в принципе, вынесены в связи со сложившейся ситуацией, выбирается наиболее приемлемое решение, которое затем обосновывается доказательствами... То есть решение принимается раньше оценки доказательств. "На самом деле, — пишет С. Пашин, — так и происходит: доказательства в человеческом правосудии служат для обоснования решений, причины выбора которых имеют сложную природу, в лучшем случае — психолого-юридическую (в худшем — тон задают внешнее принуждение или голос "внутреннего редактора"). Выходит, не доказательства определяют решение по делу, а совсем наоборот. Но тогда ни о какой объективной достоверности доказательств в такой концепции говорить не приходится. Следователь невольно будет ориентироваться на приоритетность тех доказательств, которые служат обоснованию решения, кажущегося ему "наиболее приемлемым".

По сути, вопрос ставится так: субъективное убеждение, а не объективная истина есть единственно достижимая цель в уголовном процессе.

Так, В.М. Розин, говоря о "юридической реальности", "юридическом познании", пишет: "Нетрудно заметить, что мысль юриста разворачивается в условном плане: если, например, было убийство, то тогда, вероятно, далее могло быть то-то, но если естественная смерть, то — другое. Знать определенно, какие были события на самом деле, юрист не может... юрист может лишь предположить определенное событие...". Значит, объективная истина следователю и суду недоступна. Именно потому, очевидно, эта позиция дает право следователю на субъективную "интерпретацию событий и фактов", на подбор доказательств и подачу их так, как это кажется или представляется ему удобным, выгодным, целесообразным в интересах избранной им версии — той версии, которой он придерживается, считает вполне возможной, правдоподобной, которая обычно подтверждается на практике.

Действительно, если следователь не может установить, что было "на самом деле", то, выходит, давайте руководствоваться (интерпретируя) обыденным, житейским опытом, который состоит из фактических, естественных презумпций, и не выходить за пределы наличного практического опыта. Первоисточником для юриста становится не объективная реальность, а "юридическая реальность". "За юридическими фактами, — пишет В. М. Розин, — скрывается сложная реальность, отображающая обыкновения юридической практики, принятые сообществом концепты юридического мышления и новое, складывающееся в русле судебной реформы, правопонимание, а кроме того, и личностные установки юриста... Итак ... юридический факт — это не привычное нам знание естественнонаучного типа, объективно и однозначно отражающее реальное событие, а скорее проекция сложной юридической деятельности, несущей на себе печать и личности юриста, и особенностей меняющейся (в частности, в связи с судебной реформой) ситуации в отечественной юриспруденции".

По сути, аналогичную точку зрения занимает А. И. Трусов. Различая факты и фактические данные, А. И. Трусов исходит из следующего. Чтобы стать фактом, т. е. достоверным знанием, фактические данные по делу должны быть переработаны в ходе исследования и тем самым предстать очищенными, отфильтрованными от всего наносного, не имеющего под собой объективного основания. Такое объективное основание, достоверность заложены, по его мнению, в "готовом знании" — им и должны быть переработаны фактические данные. В этом, как оказывается, залог и основа достоверности факта.

Опасность отрыва следствия и суда от объективной реальности, объективной истины заключается в том, что при этом в уголовном процессе будут закладываться непременно формализованные правила и приемы, сориентированные на установление "юридической истины", основанной на правдоподобии, вероятности, на обыденном, типичном опыте, целесообразности. В основе такого подхода так или иначе лежит прагматическая мысль о том, что все относительно, условно, ничего абсолютного нет. А этот путь, на наш взгляд, неминуемо развивает вседозволенность, правовой нигилизм, субъективизм, безнравственность, произвол должностных лиц, ведущих процесс. Таким образом, вопрос о признании или непризнании объективной истины имеет практическое значение. Именно в такой системе правдоподобия, "практической достоверности" исходят из того, что следователь не отражает объективную реальность, а правдоподобно "интерпретирует события и факты", навязывая другим (и прежде всего участникам процесса) свое субъективное видение обстоятельств дела, свою версию случившегося. В подтверждение этому сошлемся на позицию В. М. Розина, который пишет: " ...Объектом деятельности следователя становятся не только полагаемые им в интепретации события, но и люди (обвиняемые, свидетели, пострадавший). С одной стороны, все эти "персонажи" — всего лишь определенные роли события; при смене интерпретации обвиняемый, к примеру, может поменяться местом со свидетелями, а пострадавший — с обвиняемым". Как видим, в такой интерпретационной системе "юридического познания" ничего определенного нет. Нет, соответственно, и четкой грани между виновным и невиновным — все с точки зрения интерпретации условно, относительно, все можно поменять местами. Нет достоверности. Более того, характеризуя особенности "юридического познания", В. М. Розин подчеркивает: "Здесь существует возможность, искусно повлияв на участников процесса, сразу же выйти в новую познавательную ситуацию, в которой следователь или получает мощное подтверждение своей версии, или же может выйти на более правильную и обоснованную версию. Этот ход столь соблазнителен, что нередко ведет к нарушению закона: следователь угрозами и давлением заставляет невинного человека признаться в преступлении, которого тот не совершал, взять на себя чужое правонарушение".

Однако, как представляется, если какая-то теоретическая концепция (в частности, концепция "юридического познания"), в которой "интерпретация следователя может быть рассмотрена как правдоподобное и юридически приемлемое знание", делает соблазнительным нарушение закона, прав личности, то не свидетельствует ли это об ущербности самой такой концепции, явно тяготеющей к обвинительному уклону, субъективизму, произволу со стороны должностных лиц, ведущих процесс.

В русле "юридического мышления" и "юридической истины" В. В. Никитаев развивает концепцию "ситуационного подхода". Специфика его в том, что конкретное преступление как факт объективной реальности при ситуационном подходе не существует независимо от сознания субъекта. "Ситуация, — пишет В. В. Никитаев, — это единство сознания и реальности, единство, которое существует до всякого разделения на субъект и объект… Всякая ситуация является чьей-то ситуацией, т. е. имеет своего субъекта, но этот субъект не противостоит ситуации как объекту, а, наоборот, служит ее носителем, как бы держит ее на себе своим сознанием и своими действиями". С этой точки зрения каждый по-своему представляет себе ситуацию преступления. Своя ситуация у защиты, своя ситуация у обвинения, своя ситуация у судьи… Отсюда и утверждение о том, что согласно "ситуации следствия" "факты существуют только в связи с версиями, а сам набор и характер версий предопределен законом… "Фактические обстоятельства", установленные следствием, по меньшей мере опосредованы ситуацией следствия, "пропущены" сквозь нее: это не то, что происходило на самом деле, и даже не то, что после этого осталось, но то, что удалось установить в соответствии с определенной юридической конструкцией как "каркасом" реконструируемой ситуации преступления".

Соответственно, с точки зрения "ситуационного подхода" не существует ни объективно-истинного судебного приговора, ни истинности квалификации деяния — квалификация зависит от мнения, отношения следователя и судей к рассматриваемому ими деянию. Но это значит, что квалификация может быть произвольна: одно и то же деяние может быть квалифицировано двумя следователями (судьями) по-разному, и оба решения будут правильными.

"В действительности, — как справедливо заметил В. Н. Кудрявцев, — дело обстоит иначе. В каждом уголовном деле возможно только одно единственно правильное решение вопроса о квалификации содеянного, соответствующее закону, все же иные решения могут быть только ошибочными".

Объективная истина — это знание, а не мнение. При "юридической истине" происходит, на наш взгляд, "подмена понятия": не доказать (познать) истину, а доказать (формально обосновать) мнение, версию, обвинительный тезис. Доказать, чтобы успешно "реализовать", т. е. ставится чисто утилитарная задача, главное — это успех. Все остальное — лишь средства. В. В. Никитаев не рассматривает предварительное расследование как научное исследование, а находит его однотипным с инженерной деятельностью. По его мнению, "следователь имеет, с одной стороны, ряд "типовых проектов" (составов преступлений), а с другой — конкретный материал с не вполне известными свойствами, из которого он должен, соблюдая требования процессуальной формы, построить конкретное, индивидуальное "сооружение" или "машину". Поскольку не всякий проект реализуется во всяком материале, то необходимо подчиненное инженерным целям (а не ценностям науки) прикладное исследование, задача которого — не обретение научной (всеобщей) или "объективной" истины, а "реализуемость проекта".

Касаясь оценки доказательств, следует подчеркнуть, что в основе этого процесса должен лежать объективный подход, исключающий какую-либо односторонность оценки, предвзятость, субъективизм, предустановленность. Следователь и суд оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению. И оно не может быть произвольным, предвзятым, поскольку должно основываться на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности. В этом основа и залог объективного подхода и необходимая связь с действительностью. Оценить всю совокупность доказательств — это значит решить вопрос, приводят ли они к достоверному выводу обо всех обстоятельствах, предусмотренных ст. 68 УПК РСФСР(ст. 73 УПК РФ).

Иной подход, на наш взгляд, содержится в ч. 1 ст. 25 "Свободная оценка доказательств" Проекта нового УПК РФ, подготовленного в Государственно-правовом управлении Президента РФ Вопрос о том, на чем основывается внутреннее убеждение должностных лиц, ведущих процесс, в данной статье остается открытым. В ней указано, что "судья, присяжный заседатель, а также дознаватель, следователь, прокурор оценивают доказательства и другие материалы по своему внутреннему убеждению, придавая им то значение для хода и результатов уголовного судопроизводства, какое они сочтут правильным придать им по зрелом размышлении". Это принципиально иной подход к оценке доказательств. Как представляется, в прежнем Кодексе смысл действующей ст. 71 УПК РСФСР "Оценка доказательств" в том, что объективная основа, реальная, объективная связь существует в самих фактических данных, т. е. в доказательствах. Необходимо эту объективную связь обнаружить, установить, "объективизировать" следователю, суду путем всестороннего, полного и объективного рассмотрения всех обстоятельств дела в их совокупности. При этом участие внутреннего убеждения в оценке доказательств и влияние самих доказательств на внутреннее убеждение следователя, судьи — процесс взаимозависимый, взаимообусловленный. Без этого внутреннее убеждение лиц, ведущих процесс, скатывается в субъективизм. В указанной же статье Проекта УПК РФ смысл несколько иной: следователь, судья своим внутренним убеждением придают доказательствам то значение, какое они "сочтут правильным придать им по зрелом размышлении". Спрашивается, а если то значение, которое придали доказательствам следователь или судья, находя его правильным, не соответствует действительности? Выходит, не доказательства, собранные по делу следователем и судом и объективно ими оцененные, позволяют им прийти к объективным, истинным, правильным выводам по делу, а наоборот, "правильность" доказательствам придают (как сочтут нужным) следователь, судья. Но, тогда оказывается, что "объективная основа" доказательств не в объективной реальности, а в сознании следователя, судьи, в их субъективном усмотрении, их субъективной уверенности.

Оценка доказательств в новом УПК РФ отнесена к принципам уголовного судопроизводства. Принцип назван "свобода оценки доказательств". Согласно ст. 17 УПК РФ:

По сравнению с ранее действовавшим УПК РСФСП (ст. 71), в рассматриваемой статье УПК РФ отсутствует указание на всесторонность, полноту и объективность рассмотрения всех обстоятельств дела при оценке доказательств – неотъемлемой составляющей объективной истины.

Приоритет отдается свободе оценки доказательств, свободе внутреннего убеждения при оценки доказательств по уголовному делу в том смысле, что именно свое, индивидуальное, свободное внутреннее убеждение, уверенность (например, судьи) , и является критерием истины по делу. Иного критерия истинности в концепции нового УПК РФ, на наш взгляд, не предусмотрено.

Действительно, если законодатель в новом Кодексе сознательно отказался от объективной истины и, значит, исходит из вероятной истины в состязательном процессе, то неизбежно внутреннее убеждение лица становится не только критерием оценки доказательств, но и, одновременно, критерием истинности (вероятной истины) по уголовному делу (в отличие от практики как критерия объективной истины). В чем уверен, убежден судья, то и есть истина.

Вообще, как представляется, принцип вероятной истины в уголовном процессе, так или иначе, ведет в теории и на практике к отрыву и приоритету субъективного судейского усмотрения (убеждения) над объективными фактами действительности. При этом в основе внутреннего убеждения лежит хорошо известное западной юриспруденции правило о необходимости доказать виновность "вне разумного сомнения". Например, английская концепция "отсутствия разумного сомнения" как критерий оценки доказательств. В западной юриспруденции давно установилась точка зрения, согласно которой не всякое сомнение, а лишь "разумное сомнение" устраняет для судей возможность считать установленным тот факт, которого сомнение касается. Процессуалист Бест указывает, что для приговора требуется не то, чтобы у судей не было вообще сомнения в виновности обвиняемого, а чтобы не было "разумного сомнения" (reasonable doubt).

Другой автор, американец Сейф, указывает, что разумное сомнение это такое сомнение, которое остается у разумного человека после тщательного рассмотрения всех доказательств.

В добавление сказанному, следует отметить следующее . После победы буржуазных революций (ХУП-ХУШ в.) появился суд присяжных, вердикт которых хотя и опирается на их внутреннее убеждение, но не требует обоснования, доказывания. В связи с этим появилась концепция вынесения вердикта "вне разумного сомнения". Это означало, что среднестатистический, нормальный, разумный человек, оценив собранные по делу доказательства, практически не сомневается в том, что их достаточно для вывода о виновности подсудимого Концепция "разумного сомнения" отбросила требование установления истины и заменила его допущением высокой степени вероятности вывода, приравняв при этом высоковероятностный вывод к практически достоверному.

Ссылки на критерий "разумных сомнений" в новом Кодексе нет. Однако он непреложно вытекает и напрашивается из самой логики вероятной истины, лежащей в основе нового УПК.

Говоря о "разумном сомнении", следует отметить неопределенность, относительность данного критерия при оценке доказательств, его ярко выраженную субъективную окраску. Ведь два юриста по-разному могут понять свои "разумные сомнения" и принять неодинаковое решение в одинаковой конкретной ситуации.

Вывод из всего изложенного таков. Правильный подход к проблеме доказательств и к их оценке возможен лишь на пути неразрывной связи с объективной истиной и, стало быть, с ее признанием.

6. ПРАКТИКА КАК ОБЪЕКТИВНЫЙ КРИТЕРИЙ ИСТИНЫ В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

Практику как критерий истины следует рассматривать, исходя вообще из диалектической взаимосвязи теории и практики. Практика без теории слепа. Теория без практики беспредметна. "Я привык думать, — писал А. Ф. Лосев, — что всякая разумная практика должна быть пронизана теорией, а всякая разумная теория должна быть пронизана практикой. Теория для меня — это символ практики, а практика — это символ теории".

Г. П. Корнев утверждает: "Уголовно-процессуальная деятельность не может обойтись без арсенала разнообразных общих и частных методов, приемов и средств познания... Однако признать уголовно-процессуальное познание разновидностью научной, тем более теоретической деятельности значит пойти против истины. Исследовательская деятельность в уголовно-процессуальном познании имеет преимущественно практическую направленность".

С позиции материалистической диалектики это утверждение, на наш взгляд, ошибочно.

Г. П. Корнев тем самым отрывает теорию познания от практики уголовно-процессуального познания. Так ставить вопрос — значит отрицать действие диалектических закономерностей в уголовно-процессуальном познании, не включать практику в теорию познания, не рассматривать практику как критерий истины, не выходить при этом за пределы внутреннего убеждения следователей, судей при решении вопроса об истинности их выводов по делу; по сути, отказываться от объективной истины в уголовном судопроизводстве.

Объективная истина важна не сама по себе. Полученное в результате познавательного исследования знание должно претворяться в практику. Объективная истина имеет практическое значение. По установлении объективной истины того, что произошло в действительности: кто совершил преступление, его виновность и др., истина "возвращается" к преступнику в виде решения о признании его виновным в конкретном преступлении. Объективная истина практична, а практика должна быть истинной. Это, в частности, означает, что наказание должен нести действительно виновный.

Кроме того, сама судебно-следственная практика (как критерий истины) в соприкосновении с конкретным уголовным делом будет вскрывать его "правильности" и "неправильности". Например, может ли быть истинным вывод по делу о виновности обвиняемого, если он основан на одном лишь признании обвиняемым своей вины, т. е. когда нарушено диалектическое требование о всесторонности, полноте и объективности исследования всех обстоятельств дела, на котором "развертывается" объективная истина по уголовному делу. Практика показывает, что признание обвиняемого может быть и самооговором.

Практика — объективный критерий правильного, адекватного отражения мышлением следователя, судьи реальных обстоятельств совершенного деяния.

Характерен и такой взгляд на критерий истины: "В уголовном процессе, — пишет Ю. В. Кореневский, — следователь, прокурор, судья в конце концов подходят к моменту, когда на основе собранных и проверенных доказательств создают мысленную картину, мысленный образ преступления, остаются, так сказать, наедине со своим представлением. И в этот момент каждый из них должен решить, правильно ли его представление, соответствует ли оно реальной действительности, не ошибся ли он в своих выводах. Никакого "объективного критерия, лежащего за пределами сознания" здесь нет и быть не может, ибо искомая истина известна нам только в виде наших же представлений, основанных, конечно ... на доказательствах, полученных в результате практической деятельности, но все же в конечном итоге наших представлений... Опыт убедительно свидетельствует, что критерием истины в правосудии может быть только внутреннее убеждение следователя, прокурора и, главное, судьи".

То же самое утверждает А. П. Рыжаков: "Истинность знаний констатируется посредством человеческого мышления опосредованно через внутреннее убеждение... Пока человечеству неизвестно иного средства установления истинности знаний кроме как посредством внутреннего убеждения". Аналогична позиция Г. М. Резника: "Для проверки обоснованности внутреннего убеждения следователя и судей у управомоченных субъектов нет иного пути, кроме оценки доказательств по внутреннему убеждению".

Между тем "критерий истины лежит не во мне, а в отношениях, существующих вне меня", — подчеркивал Г. В. Плеханов.

Внутреннее убеждение должностных лиц, ведущих процесс, есть критерий оценки доказательств в уголовном процессе (согласно ст. 71 УПК), но не критерий истины. Как отметил М. С. Строгович: "Нельзя смешивать критерий оценки доказательств, при помощи которых устанавливается истина, и критерии истинности выводов суда, получаемых при помощи доказательств. Рассматривать же внутреннее убеждение судей как критерий истинности выводов суда — значит подменять объективную истину субъективной уверенностью, которая сама может быть правильной или ошибочной... Практика входит в процесс познания и является критерием истинности полученных знаний, давая возможность отделять истинные, правильные суждения и выводы от ложных, ошибочных".

Вопрос о соответствии мысленной картины совершения преступления объективной действительности остается открытым, если искать критерий истины лишь в пределах сознания. Проверка знания посредством сопоставления одних мыслей с другими может в лучшем случае подтвердить логичность мышления, его соответствие правилам, законам логики. Подлинной гарантией истины должен быть объективный критерий, руководствуясь которым можно отделить истинное от ложного, убедиться в достоверности выводов. Требования проверки практикой, предъявляемые к каждой претендующей быть истинной теории в процессе своего создания, полностью распространяются и на результаты познания в уголовно-процессуальной деятельности.

Практика — объективный критерий истины. Могут возразить, мол, человеческая практика не может не зависеть от сознания человека. В том-то и дело, что человеческая практика подчиняется объективным диалектическим законам развития и в этом смысле не зависит от сознания субъекта, его субъективного усмотрения, представления.

Например, суд ошибся и осудил невиновного. Субъективная ошибка стала достоянием практики. Но это порочная единичная практика, а надо брать практику шире — всю практику судебно-следственной деятельности во всей ее полноте и объективности. Как справедливо подчеркнул В. М. Сырых: "Не отдельные примеры из юридической практики, а сама правовая практика, познанная в полном соответствии с теорией познания, — таков действительный итог творческого применения теории познания в решении… юридических проблем" И тогда мы увидим, что объективная практика, подчиняющаяся диалектическим закономерностям не согласуется с односторонней, субъективистской практикой, игнорирующей диалектику.

В частности, объективная судебно-следственная практика не допускает, чтобы в основе выводов по конкретному уголовному делу лежали не достоверно установленные факты, а предположения. Не случайно практика выработала объективные критерии труда следователей, ориентирующие их на объективную истину.

Так, согласно аналитической справке о качестве следствия в следственных подразделениях ГУВД г. Москвы в 1998 г. за указанный период времени следственными подразделениями в суд направлено 22 239 уголовных дел. 1 126 дел, или 5,1%, возвращены на дополнительное расследование, в том числе судами — 871, прокурорами — 255.

Основными причинами их возвращения явились:

1) неполнота предварительного следствия, которая не может быть восполнена в судебном заседании — 345 дел, или 30,6% от числа возвращенных на дополнительное расследование дел;
2) существенные нарушения уголовно-процессуального закона органами предварительного следствия — 357 дел, или 31,7%;
3) наличие оснований для предъявления обвиняемому другого обвинения, связанного с ранее предъявленным, либо для изменения обвинения на более тяжкое или существенно отличающееся по фактическим обстоятельствам от обвинения, содержащегося в обвинительном заключении — 375 дел, или 33,3%;
4) наличие оснований для привлечения к уголовной ответственности по данному делу других лиц — 18 дел, или 1,6%;
5) неправильное соединение или разъединение дел — 9 дел, или 0,8%.

Если практика — критерий истины, значит, и практику следует мерить критерием истины.

Так, кассационная и надзорная судебная практика вскрывает случаи отступления следователей от истины. Это явствует из судебных определений, постановлений, где указываются конкретные следственные ошибки. Например, по таким основаниям, как: "следствие по делу проведено неполно"; "обвинение основано на предположениях, а не на фактических данных"; "необходимо предъявить обвинение обвиняемому, существенно отличающееся от ранее ему предъявленного"; "следствие грубо нарушило уголовно-процессуальный закон при собирании доказательств"; "ввиду неисследованности обстоятельств, имеющих существенное значение по делу"; "предъявленное обвинение каждому обвиняемому не конкретизировано, роль, степень участия обвиняемых четко не описана"; "доводы обвиняемого вообще остались без внимания и не проверялись, противоречия в деле не устранены"; "квалификация действий Д. по ст. 113 УК РФ является необоснованной и не подтверждается имеющимися материалами дела" и др.

Критерий практики необходим, поскольку позволяет для всех и каждого отделить иллюзию от действительности. Но вот совершенно противоположное, на наш взгляд, отношение к практике как к критерию истины, когда нам, по сути дела, внушают, что нет необходимости отделять иллюзию от действительности, поскольку, как пишет В. М. Розин, "человек мог умереть естественной смертью, его могли убить, его естественную смерть могли имитировать уже задним числом, он мог умереть после побоев. Какое из этих событий было на самом деле, знает один Бог (кстати, божественное присутствие и есть единственный критерий того, что мы называем "на самом деле"), юрист может лишь предположить определенное событие... следователь создает определенные интерпретации, версии событий". Как видим, субъективная "интерпретация" событий и фактов — вместо объективного познания.

Утверждается, что благодаря искусству "интерпретации" версия начинает выглядеть логичной и весьма правдоподобной Важна, оказывается, логичность версии сама по себе. Но ведь "логичность интерпретации" позволяет следователю легко прикрыть натяжку в доказательствах, "логично" соединить всего лишь случайное стечение обстоятельств. Благодаря "искусству интерпретации" невиновный "логично" может оказаться на месте виновного, и наоборот, соответственно.

В духе такого "интерпретационного" подхода доказательства, по сути, не в состоянии ни полностью опровергнуть, ни полностью подтвердить ни одну версию. Иными словами, неопределенность всегда останется, так как вывод по делу о действительной виновности или невиновности обвиняемого можно делать лишь на вероятностном уровне правдоподобия.

Вместо практики как объективного критерия истины предлагаются, соответственно, чисто субъективные критерии. "Каковы же критерии, — пишет В. М. Розин, — позволяющие утверждать, что интерпретация следователя может быть рассмотрена как правдоподобие и юридически приемлемое знание? Таких критериев, очевидно, три: убедительность и правдоподобность интерпретации... и, наконец, серьезная работа по критике и контркритике всех интерпретаций". На наш взгляд, единственное, к чему обязывают и предназначены перечисленные критерии правдоподобия, — это добиться логичности следственной интерпретации, чтобы версия следователя выглядела как можно убедительнее, правдоподобнее. В результате получается какой-то замкнутый круг, тавтология: чтобы получить интерпретируемое следователем знание как правдоподобное и юридически приемлемое, следователь должен руководствоваться критериями убедительности и правдоподобности интерпретации. Интерпретация, согласно излагаемой концепции, и есть версия Одним словом, из версионного, вероятностного (лишь правдоподобного) уровня познания мы не выходим. Достоверности, истинности места здесь нет.

И в новом УПК РФ, как уже отмечалось, критерием истины (вероятной, "юридической") выступает внутреннее убеждение судьи, присяжных заседателей, прокурора, следователя, дознавателя (ст. 17) , а не практика.

Конкретные данные практики отвергли теорию формальных доказательств, практика показала недопустимость переоценки признания обвиняемым своей вины, практикой установлено, что косвенные доказательства подлежат проверке и оценке в совокупности и взаимосвязи с другими доказательствами, практика отвергла как доказательство предположения и т. п.

Практика доказывает, что истина всегда конкретна и что уголовное дело только тогда будет объективно расследовано, когда целью доказывания станет объективная истина.

Контактный телефон:
8 (844-2) 39-36-59 (сл.)
Печников Геннадий Алексеевич

Copyright © 1994-2016 ООО "К-Пресс"