 |
Черные дыры в Российском Законодательстве 2002'4
|
|
|
Действительные и мнимые проблемы допустимого компромисса в противостоянии
преступности
Сверчков В.В., к.ю.н., доцент
Нижегородская академия МВД России
В №№ 3, 4 журнала “Уголовное право” за 2001 год опубликованы совместные
статьи Х.Аликперова, М.Зейналова и К.Курбановой “Допустим ли компромисс в борьбе
с преступностью?” и “Задачи института компромисса в борьбе с преступностью”, в
которых авторы провели анализ социальной обусловленности компромисса в борьбе с
преступностью, понятия и видов данного компромисса, а также задач института
компромисса и его соотношения со сделками о признании вины. Несколько ранее
Х.Аликперовым и К.Курбановой в № 1 журнала “Государство и право” за 2000 год
опубликована статья “УК РФ и некоторые проблемы освобождения от уголовной
ответственности”, в которой они рассмотрели нормы, регулирующие освобождение от
уголовной ответственности, попытались развить идею компромисса в уголовном
праве. Наконец, в 2001 году издательством НПО «МОДЭК» (г.Воронеж) выпущена в
свет работа Х.Д.Аликперова «Освобождение от уголовной ответственности»,
явившаяся, по-видимому, основным современным источником, обосновывающим позицию
автора об освобождении от уголовной ответственности как правовой основе
допустимости компромисса в борьбе с отдельными видами преступлений.
Изложенные ими суждения во многом любопытны и оригинальны. Однако некоторые
из предложенных положений носят дискуссионный, а иногда и противоречивый
характер. В этой связи слова Х.Д.Аликперова о том, что автор не считает свою
позицию по рассматриваемым проблемам бесспорной и с благодарностью примет
замечания и рекомендации читателей, которые будут учтены им в процессе
дальнейшей работы над данной проблематикой [1, с. 6], воспринимаю как
приглашение к дискуссии и считаю необходимым отметить следующее:
1. Авторы утверждают: “...хотя на протяжении многих десятилетий повсеместно
по стране тиражировались идеологические призывы к непримиримой, бескомпромиссной
борьбе с преступностью, законодатель вместе с тем допускал определенный
компромисс в борьбе с ней...”,— и предлагают проанализировать УК РСФСР 1923,
1926 и 1960 гг. (о каком УК 1923 года идет речь – остается лишь догадываться)
[2, c. 90]. Наряду с этим годом ранее авторы писали: “Закрепляя в УК институт
компромисса, законодатель тем самым отказался от прежней идеологической
установки на бескомпромиссную борьбу с преступностью...” [3, c. 54; см. также:
1, с. 81].
Противоречивость первого и второго утверждений очевидна. Более того, тот
смысл, который ими вложен в “бескомпромиссность...”, связан с состоянием мер
ответственности за совершение преступных деяний и целей уголовного
законодательства. Мне представляется, что такие цели, как восстановление
нарушенных прав и предупреждение совершения новых преступлений, будут
достигаться более эффективно, если меры государственного посткриминального
воздействия на виновного получат бόльшую дифференциацию. Идея компромисса
государства с лицом, совершившим общественно опасное деяние, является
разновидностью данной дифференциации, отраженной в основаниях освобождения от
уголовной ответственности. Выражение же “бескомпромиссная борьба с
преступностью” в большей мере связано с нетерпимостью к совершению преступлений,
с мгновенной и эффективной реакцией государства и общества на нарушения
законодательства в результате осуществления общественно опасных деяний.
2. Авторы представляют освобождение от уголовной ответственности отражением
идеи компромисса, но недостаточно обоснованно и последовательно описывают это
единство. Так, вызывает сомнение, что одной из приоритетных задач
уголовно-правовой борьбы с преступностью, которые законодатель пытается решить
посредством применения института освобождения от уголовной ответственности,
является необходимость разгрузки переполненных следственных изоляторов и мест
лишения свободы [3, c. 55; 1, c. 87], поскольку, во-первых, нормы об
освобождении от уголовной ответственности могут быть применены, как правило, в
отношении лиц, совершивших преступления небольшой тяжести, причем впервые, не
говоря о явившихся с повинной, способствовавших раскрытию и расследованию
преступлений, содержание которых в следственном изоляторе нецелесообразно;
во-вторых, осуждение за данные преступления обычно не связано с назначением
такого сурового наказания, как лишение свободы на определенный срок, и реальным
его отбыванием.
В качестве первой задачи законодателя, решаемой через применение института
освобождения от уголовной ответственности, Х.Д.Аликперов и К.Ш.Курбанова
выделяют снижение удельного веса осужденных в обществе [3, c. 55; 1, c. 85]. Это
положение рождает вопрос, поскольку освобождение от уголовной ответственности и
от наказания отражают разные этапы правового регулирования общественных
отношений. Каким образом освобождение от уголовной ответственности может снизить
удельный вес осужденных в обществе, если оно возможно лишь до осуждения
виновного лица?
Инициирует вопрос и вторая выделенная ими задача законодателя, решаемая
посредством освобождения от уголовной ответственности [3, c. 55; 1, c. 86].
Действительно ли сокращаются в данной связи материальные затраты общества на
содержание органов уголовной юстиции? Думается, что финансирование указанных
органов государством, затраты налогоплательщиков на их содержание не уменьшатся
вследствие использования правоприменителями оснований освобождения от уголовной
ответственности, а вот повышение интенсивности труда вследствие применения этих
оснований вполне возможно. Между тем, материальные затраты в данной связи
необходимо увеличивать, главным образом потому, что ежегодно возрастает
количество лиц, вовлекаемых в уголовное судопроизводство.
Описывая шестую задачу [3, c. 55; см. также: 4, c. 85; 1, c. 91, 92], авторы
переходят из научной плоскости в сферу популярного обобщения. Бездоказательные
упреки отечественной уголовно-исполнительной системе (на фоне всех ее проблем и
просчетов) в тотальном приобщении осужденных к криминальной субкультуре, в
негативном изменении их ценностных ориентиров и жизненных установок не
характерны для научного исследования. Приводимые авторами в подтверждение своих
суждений эмпирические данные, к сожалению, не имеют непосредственного отношения
к поставленной ими проблеме [1, c. 91, 92]. Тем не менее Х.Д.Аликперов делает
вывод, что представленные цифры (причем неизвестного происхождения)
свидетельствуют об избыточности применения судами такого вида наказания, как
лишение свободы [1, c. 92]. Однако те же цифры с полным правом могут
свидетельствовать и о недостаточности срока отбывания наказания в виде лишения
свободы вследствие высокого уровня и динамики применения условно-досрочного
освобождения от отбывания наказания, вновь издаваемых актов об амнистии и т.д.
На мой взгляд, применение оснований освобождения от уголовной ответственности
не способно непосредственно ни снизить уровень рецидивной преступности, ни
воспрепятствовать его повышению. Криминологический рецидив преступного поведения
среди лиц, освобожденных от уголовной ответственности, напротив, представляет
особую проблему. Так, доля лиц, ранее освобожденных от уголовной ответственности
(наказания) по нереабилитирующим основаниям, но осужденных в 2001 г. за вновь
совершенные преступления, в числе всех осужденных, по сравнению с 1999 г.,
возросла в 2,3 раза (с 0,6% до 1,4%). Из них бόльшая часть лиц осуждены за
совершение тяжких или особо тяжких преступлений. Почти половина этих лиц
осуждены за совершенные ими кражи чужого имущества.
Уровень же уголовно-правового рецидива фальсифицируется основаниями
освобождения путем неучитывания умышленного преступления, в связи с которым
виновный освобождался от уголовной ответственности, при совершении им нового
умышленного преступления. Таким образом, фактически повторное преступное
поведение наличествует, в то время как юридически его нет. По сути
предшествующее освобождение от уголовной ответственности явилось
обстоятельством, способствующим недопущению ужесточения наказания за совершение
нового преступления.
3. Х.Д.Аликперов и К.Ш.Курбанова сетуют на то, что в 1998 году органами
предварительного расследования на основании ст. 75-78 УК освобождено от
уголовной ответственности всего около 110 тыс. виновных, и утверждают, что этот
показатель был бы в несколько раз выше при более совершенном уголовно-правовом
институте освобождения от уголовной ответственности [3, c. 55]. Данная позиция
авторов является шаткой, во-первых, потому, что они рассматривают институт
освобождения от уголовной ответственности не в качестве исключительного,
применяемого в строго определенных случаях и не к любым лицам, совершившим
преступления. По моему мнению, круг лиц, к которым возможно применение ныне
действующих оснований освобождения от уголовной ответственности, должен быть
более ограничен, личность кандидата на освобождение должна подвергаться более
тщательному неформальному изучению, что и обеспечит эффективность этого
института. Во-вторых, совершенствование уголовно-правового института, о котором
пишут авторы, должно определяться серьезным обоснованием, а не декларацией. По
существу же их предложения о совершенствовании института освобождения от
уголовной ответственности, об учете прошлого позитивного законодательного опыта
следует поддержать. Вместе с тем вряд ли целесообразно в подтверждение
эффективности применения нормы об освобождении ссылаться на большое количество
освобожденных лиц, поскольку о таковой в первую очередь свидетельствует уровень
рецидива среди освобожденных от уголовной ответственности.
Более того, Х.Д.Аликперов сам же указывает на необходимость ограничения круга
освобождаемых от уголовной ответственности лиц, применения ст. 75-77 УК только
тем лицам, в отношении которых возбуждены уголовные дела и которым предъявлены
обвинения [1, c. 10]. Думается, что речь идет о желаемом, в некоторой степени
должном (до вступления в силу 1 июля 2002 г. УПК РФ), но не существующим
положении дел в правоприменении. Почему о желаемом? Потому, что УПК РСФСР
предусматривал возможность прекращения уголовного дела из-за примирения с
потерпевшим — прямо, по иным указанным основаниям — косвенно, лишь в связи с
предъявлением освобождаемому лицу обвинения (см. ст. 5 (ч. 1 п. 6), 27, 46, 143,
208, 209 УПК РСФСР). Фактически же правоприменители прекращали уголовные дела
(уголовное преследование) в отношении и тех лиц, которым обвинения не
предъявлялись. Почему долженствование упоминается в некоторой степени? Потому,
что УК РФ, закрепляя норму о незаконном освобождении от уголовной
ответственности (ст. 300), называет в качестве освобождаемого не только
обвиняемое, но и подозреваемое лицо. Кроме того, новый УПК России (2001 г.) в
ст. 25-28 прямо указывает на возможность освобождения от уголовной
ответственности, прекращения уголовного дела или уголовного преследования в
отношении и обвиняемого, и подозреваемого в совершении соответствующего
преступления. Мне представляется, что интересам правосудия в большей мере
соответствовало бы применение указанных оснований в отношении только тех лиц,
которые привлечены в уголовное судопроизводство в качестве обвиняемых.
4. Авторы такие условия освобождения от уголовной ответственности, как явка с
повинной, способствование раскрытию преступления, устранение виновным вредных
последствий содеянного, называют основаниями освобождения [3, c. 57; см. также:
1, c. 10]. Непоследовательность их суждений заключается в том, что здесь же (на
с. 57 статьи) данные обстоятельства они называют не основаниями, а условиями
освобождения, либо вовсе указывают на “основания и условия, перечисленные в ч. 1
ст. 75 УК”, что дезориентирует читателя в том, какие именно обстоятельства
следует отнести к основаниям, а какие – к условиям освобождения от уголовной
ответственности.
Не устраняет этого противоречия и аргументация Х.Д.Аликперова, данная им в
учебном пособии, в котором он одни и те же обстоятельства называет и
основаниями, и условиями [1, c. 20, 21, 43]. Однако его, казалось бы, более
подробное изложение позиции рождает еще больше вопросов, в частности: почему
обстоятельства, указанные в ч. 1 ст. 75 УК, автор решил разделить на основания и
условия? По какому критерию одни признаки он отнес к основаниям, а другие – к
условиям освобождения от уголовной ответственности? Насколько соответствует
целям уголовного правосудия его утверждение о том, что только совокупность
перечисленных оснований (добровольная явка с повинной, способствование раскрытию
преступления, возмещение причиненного ущерба или иным образом заглаживание
вреда, нанесенного преступлением) и условий (совершение преступления впервые,
небольшой тяжести) дает право суду, прокурору, следователю, органу дознания
решить вопрос об освобождении от уголовной ответственности в связи с деятельным
раскаянием, что добровольная явка с повинной и способствование раскрытию
преступления являются непременными (безальтернативными), что если нет явки с
повинной, то нет и деятельного раскаяния [1, c. 20-23, 29, 36, 38, 42]?
Выработанное Х.Д.Аликперовым правило деления обстоятельств деятельного
раскаяния на основания и условия [1, c. 20] дополняется исключениями из него на
следующих пяти страницах [1, c. 21-25]. Аналогичные возражения по поводу деления
автором обстоятельств на основания и условия возникают и в связи с другими
нормами об освобождении от уголовной ответственности [1, c. 49, 54, 55].
На мой взгляд, перечисленные обстоятельства являются условиями освобождения,
из которых складывается конкретное основание. Основание же представляет собой
совокупность допустимых достаточных признаков (условий) для освобождения от
уголовной ответственности. Отсутствие хотя бы одного из перечисленных условий в
случае, если оно необходимо в связи с совершением конкретного преступного
деяния, исключает применение данного основания освобождения от уголовной
ответственности.
Говоря о деятельном раскаянии (ст. 75 УК), авторы утверждают, что главной его
функцией является склонение виновного к самообнаружению и добровольному
устранению вредных последствий содеянного с тем, чтобы сократить силы и средства
на раскрытие преступления и изобличение виновного, как и сокращение уровня
латентной преступности и нераскрытых преступлений. Действительность же
раскаяния, добровольность явки с повинной, по их разумению, не имеют никакого
уголовно-правового значения и находятся за пределами содержания ст. 75 УК [4, c.
85; 1, c. 23; 3, с. 57]. Подобные суждения авторов вызывают удивление и рождают
массу вопросов. Например, какие же цели, по их мнению, стоят перед уголовным
законодательством? Нужно ли было предусматривать соответствующие субъективные
условия освобождения от уголовной ответственности в ст. 75 УК? Для чего
осуществлена дифференциация лиц, к которым можно применить ст. 75 УК? Что авторы
понимают под добровольной явкой с повинной?
Более того, Х.Д.Аликперов полагает, что обязанность лица раскаяться в
содеянном является факультативным, а не обязательным признаком для применения
ст. 75 УК [1, c. 36]. Для подтверждения своего умозаключения он приводит пример
совершения лицом преступления небольшой тяжести, причем впервые по
протосоциальным мотивам (см. ст. 114 УК), и осуществления этим лицом
необходимого посткриминального поведения. Подобная позиция, по меньшей мере,
умаляет институт деятельного раскаяния. Вместе с тем раскаяться – значит
проявить сожаление о совершенном противоправном деянии. Такое сожаление может
выразиться в явке с повинной, в помощи следствию по раскрытию и расследованию
преступления, в признании своей вины, неутаивании каких-либо фактов, имеющих
значение для раскрытия и расследования преступления. В противном случае
правоприменителем не может быть учтено другое условие деятельного раскаяния –
способствование раскрытию преступления: лицо не может быть освобождено от
уголовной ответственности. Деятельным же раскаяние называется потому, что в его
процессе виновное лицо возмещает нанесенный ущерб, иным образом заглаживает
причиненный преступлением вред.
Складывается такое впечатление, что кроме ст. 75 УК Х.Д.Аликперов не придает
значения иным законодательным основаниям решения вопроса о необходимых и
достаточных мерах воздействия в отношении лица, совершившего умышленное
преступление, возможно, в целях защиты других лиц или по мотивам сострадания и
т.п. Мне представляется, что в аналогичных случаях наибольшую распространенность
может получить институт условного осуждения. Этим решением можно воспользоваться
и в других ситуациях. Например, вместо применения нормы о примирении с
потерпевшим, которое предлагает Х.Д.Аликперов, если совершившее преступление
лицо не в состоянии в полной мере возместить причиненный вред и просит отсрочку
платежа [1, c. 51].
5. Х.Д.Аликперов и К.Ш.Курбанова иногда относят к авторству законодателя
такие положения, которых нет в УК. Например, они утверждают, что в ч. 2 ст. 75
УК законодатель допускает освобождение от уголовной ответственности лиц,
совершивших преступления иной (нежели небольшой тяжести) категории, но при
наличии всех условий, перечисленных в ч. 1 этой же статьи [3, c. 57; 1, c. 43].
Откуда в законодательстве взялось слово “всех” – остается только догадываться.
Наличие всех условий для освобождения от уголовной ответственности по ч. 2 ст.
75 УК невозможно и потому, что деяния, охватываемые этой нормой, не относятся к
категории преступлений небольшой тяжести, и потому, что явка с повинной порой
невозможна в связи с обнаружением лица и факта совершенного им преступления
правоохранительными органами. В частности, уклонение от уплаты налогов
(обязательных платежей), как правило, выявляется проверкой фискальными органами,
что не мешает правоприменителям применять ч. 2 ст. 7 УПК РСФСР, ч. 2 ст. 28 УПК
РФ (примечание к ст. 198 УК РФ).
6. Трудно согласиться с авторами в том, что примечания к статьям 205, 337 и
338 УК производны от деятельного раскаяния [1, c. 40, 41; 3, c. 57]. Данные
нормы выражают освобождение от уголовной ответственности лиц, добровольно
отказавшихся от совершения преступлений (примечание к ст. 205 УК) или
совершивших преступления в результате стечения тяжелых обстоятельств (примечания
к ст. 337, 338 УК), что отчасти оправдывает и объясняет их преступное поведение.
Так, военнослужащий, покинувший воинскую часть, например, вследствие неуставных
взаимоотношений при попустительстве этим отношениям военачальников, наверняка
оправдывает свое дезертирство сложившимися чрезвычайными обстоятельствами.
7. Такие суждения, как: “Бескомпромиссная борьба должна вестись не с
преступностью, а строго избирательно с отдельными видами преступлений, с
которыми иная форма борьбы не согласуется с морально-нравственными устоями
общества и интересом безопасности личности, общества и государства” [2, c.
91],— представляют собой не что иное, как попытку столкнуть законодателя и
правоприменителя с пути комплексного решения проблемы роста преступности (ее
видов). Ведь увеличение числа одних преступлений зачастую связано с ростом иных
преступных деяний. Например, количество корыстно-насильственных преступлений
отчасти увеличивается за счет совершения их лицами, находящимися в состоянии
наркотического опьянения или нуждающимися в материальных средствах для
приобретения наркотиков. Так, в 2001 г. осуждены за совершение в состоянии
наркотического (токсического) опьянения убийств – 283 чел., краж – 3 013 чел.,
грабежей – 620 чел., разбойных нападений – 402 чел., преступлений, связанных с
наркотическими и психотропными средствами – 10 107 чел. и т.д. Из них за
совершение тяжких и особо тяжких преступлений осуждены 7 134 чел.
8. Авторы, по-видимому, правы в том, что институт компромисса ведет, с одной
стороны, к экономии уголовной репрессии, а с другой – становится правовым
стимулом, побуждающим виновных к сотрудничеству с органами уголовной юстиции, и
тем самым закладывает у таких лиц основы нравственного перелома [2, c. 91].
Однако настораживает категоричность данного утверждения, подчеркиваемая словами
“неизбежно ведет”. Будто бы применение акта об амнистии, освобождение лица от
уголовной ответственности или наказания в связи с болезнью и пр. с неизбежностью
закладывают в сознании лица, совершившего общественно опасное деяние, такие
основы.
9. Все виды компромисса Х.Аликперов, М.Зейналов, К.Курбанова условно
разделяют на восемь групп: 1) безнравственный, 2) неоправданный, 3)
унизительный, 4) мнимый, 5) спасительный компромиссы, а также 6) компромисс –
“уловка”, 7) направленный на консервацию конфликта и 8) разумный компромисс [2,
c. 92, 93]. Кроме условности выделенные виды компромисса, касающиеся сферы
противостояния преступности (некоторые из них не имеют прямого отношения к
уголовно-правовым отношениям), в большей своей части сливаются, перетекают друг
в друга, поэтому сложно, если вообще возможно, разобраться между
безнравственным, неоправданным, унизительным и пр. компромиссами. Например,
содержание первого вида компромисса с полным правом может быть использовано и
для характеристики второго, третьего, восьмого видов (по классификации авторов).
Рассматривая виды компромисса, авторы, по всей вероятности, упустили из поля
зрения то, что компромисс может касаться не только освобождения от уголовной
ответственности, но и смягчения наказания осужденному лицу. В принципе он
возможен в связи с совершением любого преступления, насколько укладывается в
рамки понятий нравственное-безнравственное. То, что нормы, позволяющие смягчить
наказание или освободить от него осужденное лицо, также являются компромиссными,
авторы все-таки отмечают [2, c. 94]. Правда, почему-то статьям 79-82, 85, 97-104
УК места среди общих норм, допускающих компромисс в противостоянии преступности,
не нашлось. И, напротив, определилось место тем нормам, которые имеют отдаленную
принадлежность к данному институту (см. ст. 202, 203, 276, 278 УК),
приблизительно такую, как нормы, описанные в статьях, предусматривающих за
совершения преступлений наказания не свыше 2 лет лишения свободы. Тем не менее,
авторы утверждают, что представленный ими перечень видов норм УК является
исчерпывающим и служит уголовно-правовой основой допустимости компромисса в
борьбе с преступностью [2, c. 94], с чем невозможно согласиться.
10. Отграничивая общие нормы допустимого компромисса от специальных норм,
Х.Аликперов, М.Зейналов, К.Курбанова подчеркивают, что в общих нормах
законодатель порой указывает закрытый перечень виновных лиц и категории
преступлений, в борьбе с которыми допустим компромисс [2, c. 94]. Действительно,
такие ограничения предусмотрены уголовным законодательством РФ, однако не в виде
перечней, о которых указывают авторы статьи.
Анализируя соотношение положений ч. 1 ст. 75 УК и примечаний к статьям
Особенной части УК, Х.Д.Аликперов усматривает конкуренцию между общей и
специальной нормами. Применению, по его мнению, подлежит примечание к статье,
как специальная норма [1, c. 41]. Мне представляется, что автор подменяет
конкуренцией норм несогласованность положений внутри одной нормы, получившей
распространение как в Общей (ч. 1 и 2 ст. 75 УК), так и в Особенной (примечания
к статьям) частях УК РФ.
Что же касается конкуренции норм, то трудно согласиться с Х.Д.Аликперовым в
том, что рассмотрение правоприменителем вопроса об освобождении от уголовной
ответственности несовершеннолетнего в связи с применением к нему принудительных
мер воспитательного воздействия возможно только в тех случаях, когда нет
оснований для его освобождения в порядке ст. 75-77 УК [1, c. 73]. По моему
мнению, напротив, принудительные меры воспитательного воздействия должны иметь
приоритет применения перед другими основаниями в силу своего специфического
влияния на несовершеннолетнего правонарушителя, поскольку они направлены на
довоспитывание подростка, могут сочетать в себе несколько принудительных мер, а
главное – носят условный характер, с помощью которого в большей степени
осуществляется сдерживание от противоправного поведения интеллектуально не
сформировавшегося и эмоционально неустойчивого несовершеннолетнего лица.
11. В качестве иного правового основания допустимости компромисса в борьбе с
преступностью Х.Аликперов, М.Зейналов, К.Курбанова выделяют ч. 4 ст. 18
Федерального закона “Об оперативно-розыскной деятельности” [2, c. 95]. Вместе с
тем, это основание нельзя признать действующим. Указанная норма в соответствии с
положениями ст. 1, 3 УК не может быть реализована. Авторы же ошибочно полагают:
“В отличие от норм УК, допускающих компромисс в борьбе с преступностью, данный
закон допускает освобождение от уголовной ответственности как за преступления
различной категории, в том числе и за особо тяжкое преступление, не повлекшее
тяжких последствий, так и ранее судимого” [2, c. 95; 1, c. 43, 44]. На самом же
деле указанный Закон не вправе допустить никакого освобождения от уголовной
ответственности до тех пор, пока в УК не будут внесены соответствующие
изменения, позволяющие это сделать. На что авторы все-таки сетуют в конце своей
статьи [2, c. 95]. Наряду с этим Х.Д.Аликперов, как ни странно, в учебном
пособии приходит к противоположному выводу – к возможности применения ч. 4 ст.
18 Закона об ОРД автономно, без отражения ее положений в тексте УК [1, c. 45].
Кроме того, Х.Д.Аликперов и К.Ш.Курбанова поднимают вопрос о противоречивости
ч. 1 ст. 75 УК и ч. 4 ст. 18 Закона об ОРД [3, c. 57; 1, c. 43, 44]. При этом
Х.Д.Аликперов полагает, что ч. 1 ст. 1 УК не является препятствием
самостоятельному действию ч. 4 ст. 18 Закона об ОРД, поскольку последняя не
предусматривает уголовной ответственности, а освобождает от нее [1, c. 45]. Мне
представляется, что противоречия в применении ст. 75 УК и ст. 18 Закона об ОРД
не существует, поскольку последний не регулирует уголовно-правовые отношения и,
согласно ст. 1 и 3 УК, его положения не влияют на возможность возникновения или
прекращения этих отношений. Причем в ст. 1 и 3 УК говорится именно о
преступности и наказуемости, но не об освобождении от уголовной ответственности,
а в ч. 4 ст. 18 Закона об ОРД речь идет об освобождении от уголовной
ответственности именно в связи с установлением преступности деяния. Таким
образом, имеет место пробел в уголовном законодательстве. Думается, что в
дальнейшем положения ст. 18 Закона об ОРД должны получить развитие в УК России.
Аналогичные нормы уже нашли свое выражение в уголовных законодательствах
Республики Белорусь (ст. 38 УК), Украины (ст. 43 УК).
12. Заслуживают внимания предложения Х.Д.Аликперова и К.Ш.Курбановой о
совершенствовании нормы о примирении с потерпевшим, о возможности ее
распространения на некоторые случаи совершения преступлений средней тяжести и
даже тяжких [3, c. 58; 1, c. 53]. В настоящее время частично это положение нашло
отражение в ст. 25 УПК РФ (в ред. ФЗ от 29.05.2002 г.), согласно которой лицо
может быть освобождено от уголовной ответственности, если оно подозревается или
обвиняется в совершении преступления небольшой или средней тяжести. Мне
представляется, что подобное расширение круга освобождаемых лиц можно было бы
допустить, но в связи с совершением некоторых ненасильственных преступлений (при
условии полного восстановления нарушенных интересов), например, кражи,
совершенной у потерпевшего сослуживцем, соседом или родственником. Если же в
круг общественно опасных деяний, в связи с совершением которых возможно
освобождение от уголовной ответственности, войдут все преступления средней
тяжести, то в указанном круге окажется значительное количество насильственных и
абсолютно все преступления, совершенные по неосторожности, в том числе повлекшие
причинение смерти двум или более лицам. Этим сузится возможность применения иных
мер уголовно-правового воздействия и, в первую очередь, имеющих условный
характер.
13. Авторы также предлагают вести речь не об изменении обстановки, а об
отсутствии состава преступления в случае утраты деянием общественной опасности
(отсутствует такой признак преступления, как общественная опасность). Причем
этот признак они почему-то называют одним из четырех признаков “состава деяния”
[3, c. 58; 1, c. 57]. Последнее положение нуждается в уточнении. Если говорится
о составе преступления, то его образуют четыре элемента, и каждый из этих
элементов включает в себя совокупность определенных признаков. Если же разговор
не о составе преступления, а об общественно опасном деянии, то следует пояснить:
какой смысл авторы вкладывают в состав этого деяния? Более того, в ст. 77 УК
закреплено положение об утрате общественной опасности конкретного деяния
определенного лица, а не о преступлении, описанном в соответствующей статье УК.
Суть ст. 77 УК в том и заключается, что на момент совершения преступления
наличествовали все элементы и признаки его состава, необходимые для квалификации
содеянного как преступления, а после совершения преступления изменилась ситуация
вокруг личности виновного. Применение же п. 2 ч. 1 ст. 5 УПК РСФСР (п. 2 ч. 1
ст. 24 УПК РФ) возможно только в том случае, если отсутствовал хотя бы один из
элементов состава преступления в момент совершения преступного деяния. Статья 77
УК рассчитана именно на те случаи, когда уже совершенное деяние утрачивает
общественную опасность с течением времени.
14. Невозможно согласиться с Х.Д.Аликперовым и К.Ш.Курбановой в том, что к
лицу, совершившему преступление и скрывающемуся от следствия и суда, должны
применяться сроки давности привлечения к уголовной ответственности. Их доводы,
что виновный все годы после совершения преступления не совершал новых
преступлений, создал семью, вел законопослушный образ жизни и т.д. [3, c. 59;
см. также: 1, c. 62, 63], не отражают действительного положения дел, поскольку
умышленные действия по сокрытию от следствия и суда в течение длительного
времени, напротив, свидетельствуют о сохранившейся общественной опасности
виновного лица. Тем не менее авторы развивают свою мысль и приходят к выводу,
что к такому лицу нельзя применить и ст. 77 УК (если он совершил тяжкое
преступление), что законодатель таким образом не оставляет никакого шанса этому
лицу, что совершенное преступление становится безысходным финалом судьбы
виновного лица [3, c. 59; см. также: 1, c. 62]. Думается, пессимизм авторов на
сей счет напрасен, равно как их предложение об исключении третьей части из
содержания ст. 78 УК. Во-первых, потому, что приведенные ими положительные
характеристики виновного способны инициировать применение судом ст. 61, 64, 65
УК, а в дальнейшем и ст. 79, 85 УК. Во-вторых, применение ч. 3 ст. 78 УК обретет
обоснованный характер, если официальное разъяснение, например, в соответствующем
постановлении Пленума Верховного Суда РФ, получит выражение “неуклонение лица,
совершившего преступление, от следствия или суда”.
Кроме того, мне представляется, что предложения авторов несколько
противоречивы их же суждениям, изложенным в другой статье, где они подчеркивают,
что законодатель вынужден идти на установление института давности с тем, чтобы:
а) обеспечить условия работы правоохранительных органов при их перегрузке и б)
стимулировать лиц, совершивших не установленные (не раскрытые) органами
уголовной юстиции преступления, к отказу от дальнейшей преступной деятельности
[4, c. 86]. О каком стимулировании к отказу от дальнейшей преступной
деятельности может идти речь, если предложения касаются применения института
давности к лицам, скрывающимся от следствия и суда? Такое стимулирование,
по-видимому, будет иметь обратный эффект.
15. Позиция авторов по вопросу необходимости применения актов об амнистии и о
помиловании также представляется недостаточно аргументированной и даже
расплывчатой. Объясняя ненужность данных актов, они ссылаются на исторический и
зарубежный законодательный опыт, разъясняя же их нужность, – на современную
действительность [3, c. 59]. В первом случае их суждения носят не
сравнительно-правовой, а констатационный характер. Во втором случае они в
качестве обоснования своей позиции проводят сомнительную связь между имеющей
место неадекватностью приговоров судов степени общественной опасности деяния (а
равно лица, его совершившего) с актами об амнистии (о помиловании). Более
обширную аргументацию «за» и «против» актов амнистии приводит Х.Д.Аликперов в
своем пособии [1, c. 65-71]. Однако и его объяснение венчают указанные положения
[1, c. 70, 71]. Представляется, что рождение данных актов в настоящее время не
без труда может быть оправдано и необходимостью устранения социальных
противоречий в связи с экономическими и политическими реформами, и надобностью
разгрузки следственно-судебной и уголовно-исполнительной систем. Однако
процедура их издания и условия, содержащиеся в этих актах, должны быть изменены.
16. Неконструктивны, на мой взгляд, предложения Х.Д.Аликперова и
К.Ш.Курбановой о предусмотрении исчерпывающего перечня обязанностей, налагаемых
на несовершеннолетнего в связи с ограничением его досуга и установлением особых
требований к его поведению [3, c. 60; 1, с. 79, 80].
Трудно найти весомые аргументы тому, что подвигло авторов к данному выводу,
так же как трудно предусмотреть все возможные ограничения и требования для
любого подростка. Думается, что набор ограничений и особых требований должен
носить индивидуальный характер с учетом психических, интеллектуальных и
психофизиологических особенностей несовершеннолетнего. Применяемые к ребенку
обязанности соблюдать запреты, выполнять предписанные действия должны исходить
из возможности достижения целей применения принудительных мер воспитательного
воздействия: воспитания (довоспитывания) подростка, предупреждения совершения
новых преступлений. Оценивать необходимость возложения на подростка обязанностей
в связи с ограничением его досуга следовало бы специалистам: педагогу, врачу,
психологу, криминологу и т.д. (комиссионно). Указанный перечень мер должен
содержать обязательные требования и возможность его расширения дополнительными
требованиями.
17. Вряд ли в замену формулы «лицо может быть освобождено от уголовной
ответственности» формулировкой «лицо освобождается от уголовной ответственности»
следует вкладывать такой судьбоносный смысл, который вложили в нее авторы:
обязывание правоприменителя освободить от уголовной ответственности, а не
предоставление ему на то права усмотрения [1, c. 17, 18, 43; 3, c. 56].
Думается, что оценку правоприменителем позитивного поведения лица после
совершения им преступления трудно будет изменить этой формулой. В полной ли мере
виновный способствовал раскрытию преступления, заглаживанию вреда, причиненного
в результате преступного деяния, или же его способствования (заглаживания)
хватило лишь на смягчающее наказание обстоятельство? По моему мнению, слова
“может быть” следовало бы отнести к “поисковому ориентиру”, указывающему на то,
что выбор освобождения приходится на специально сконструированную под
освобождение от уголовной ответственности норму Особенной части УК РФ.
Наряду с этим предложение авторов о введении оснований освобождения от
уголовной ответственности (ст. 75-77 УК) в ранг условных оснований [3, c. 56],
конечно же, следует поддержать, равно как и суждение Х.Д.Аликперова о
неоправданности исключения из уголовного законодательства освобождения от
уголовной ответственности в связи с передачей лица на поруки [1, c. 13]. Тем не
менее трудно признать убедительным его утверждение, что данное освобождение до
принятия УК РФ являлось эффективным. Обоснование утверждения практически
отсутствует.
Проведенное мной исследование позволило прийти к обратному выводу (подробнее
см.: Нужны ли меры общественного воздействия в уголовном законодательстве? //
Профессионал. – 2001. – № 5. – С. 25-28). Общественное поручительство в конце
90-х годов прошлого столетия превратилось не только в неэффективный, но и в
откровенно вредный уголовно-правовой институт. Вместе с тем законодатель в
очередной раз проявил поспешность в отрицании того, что наработано
социалистической системой управления. Достаточно было модифицировать
общественное поручительство в норму о залоговом поручительстве и УК обрел бы еще
один рычаг более полной дифференциации и индивидуализации ответственности,
который, несомненно, доказал бы свою эффективность в первые же годы действия
нового УК России 1996 г.
Список литературы
- Аликперов Х.Д. Освобождение от уголовной ответственности. – Воронеж: НПО «МОДЭК»,
2001. – 128 c.
- Аликперов Х., Зейналов М., Курбанова К. Допустим ли компромисс в борьбе с
преступностью? // Уголовное право. – 2001. – № 3. – С. 90-95.
- Аликперов Х., Курбанова К. УК РФ и некоторые проблемы освобождения от
уголовной ответственности // Государство и право. – 2000. – № 1. – С. 54-60.
- Аликперов Х., Зейналов М., Курбанова К. Задачи института компромисса в
борьбе с преступностью // Уголовное право. – 2001. – № 4. – С. 85-87.
Контактный телефон:
(831-2) 65-58-77 (сл.)
Сверчков Владимир Викторович
Copyright © 1994-2016 ООО "К-Пресс"
Home
Поиск
Издания
Контакты
